или в поисках лучшего, или по нужде, вследствие политических и религиозных преследований. В Слободе же жили резиденты разных стран. При различии занятий ее жителей между ними сохранялись до известной степени и различия сословные.

Генерал П. И. Гордон, в дневнике которого быт Слободы нашел живое отражение, часто говорит о «знатных иноземцах», очевидно, противопоставляя их общей массе. При всем том общественная жизнь Слободы имела демократический склад. В противоположность московской замкнутости здесь жили открыто и весело. Балы и маскарады продолжались иногда по нескольку дней, и в них мог принимать участие всякий, независимо от своей профессии или от своего социального положения. А домашние вечеринки происходили беспрерывно.

Попавший сюда знатный москвич не мог не дивиться тому, как люди весело умели устраивать здесь свою жизнь по сравнению с его собственной. «Тамошние свободные пирушки, где в облаках табачного дыма все было нараспашку: гремела музыка, разыгрывались разные замысловатые игры, раздавались веселые песни, волновавшие кровь; кружились до упаду разгоряченные пары далеко за полночь; где женщины и девицы, одетые не по-нашему, с полуоткрытыми или открытыми грудями и обнаженными плечами, с перетянутой талией, в коротеньких юбочках бросали умильные взгляды, улыбались кокетливо на всякие двусмысленности и не слишком строго относились к вольному обращению, напрашивались почти на поцелуи и объятия, — не чета были чопорным обедам в полдень и ужинам в девятом часу вечера, когда куры на насест садятся, и не чета были чинным казенным собраниям, где ни одного движения не было свободного и печать молчания налагалась на уста, где боярыни играли такую страдательную роль, безмолвные, с потупленными взорами, не смея двинуться с места, где о молодых боярышнях слухом не было слышно…»{389}. Правда, в нравах Слободы было и немало грубого. Часто бывали ссоры, нередко кончавшиеся дракой. В большом ходу были дуэли. А главное: много пили, особенно на торжественных собраниях и обедах. Осторожного Гордона боязнь выйти из «границ» иногда заставляла оставаться дома: «…был приглашен к шведскому комиссару Кристофу фон Коху, — записывал он в дневнике, — однако не пошел из опасения много пить»{390}. Но тогдашнего гостя из москвичей эти недочеты едва ли могли напугать.

Московская знать раньше Петра нашла дорогу в Немецкую слободу и оценила ее культурные возможности. Можно думать, что и со стороны иноземцев в этом сближении участвовали первоначально только верхи: из военных — генералы и полковники, из гражданских — резиденты и комиссары. По-видимому, особенно широкие связи среди придворных чинов имел П. И. Гордон. По его дневнику насчитывается свыше двадцати русских придворных чинов, в домах которых он бывал один или с другими иноземцами, именно: В. В. Голицын, И. М. Милославский, П. В. Шереметев-Большой, В. П. Шереметев, Ф. П. Шереметев, П. А. Голицын, Я. Ф. Долгоруков, Б. А. Голицын, А. А. Матвеев, Л. К. Нарышкин, Т. Н. Стрешнев, Ф. Ю. Ромодановский, Ф. Ф. Плещеев, А. М. Черкасский, И. И. Троекуров, А. С. Шеин, А. П. Салтыков, М. И. Лыков, П. А. Лопухин, В. А. Соковнин, Г. И. Головкин, П. М. Апраксин, Ю. И. Салтыков. Перед нами — весьма значительная, может быть, даже большая часть тогдашней знати.

Вполне возможно, что Гордон, будучи одинаково близок с обеими боровшимися при дворе партиями Милославских и Нарышкиных, играл роль посредника в сближении русских с иноземцами. Мы видим частым у него гостем князя В. В. Голицына, как и его самого — у Голицына, где он бывал не один, а с другими иноземцами, знакомыми боярину: «Гордон и другие обедали у боярина»{391}, — читаем в дневнике Гордона за 1684 год (о себе он всегда говорит в третьем лице). Упоминания: «другие» или «прочие» встречаются в дневнике не раз и наводят на мысль, что у В. В. Голицына и его партии был более или менее постоянный круг знакомых в Слободе. Не менее часто Гордон обменивался визитами и с другим Голицыным — Борисом Алексеевичем, возглавлявшим «партию» молодого Петра. В этих случаях перед нами уже новые лица: «Был Гордон на празднике, — записано в дневнике Гордона под 1688 год, — который давал князь Борис Голицын в своей усадьбе, где было большое общество и сильно пили»{392}.

Под тем же 1688 годом находим запись, где впервые, еще до знакомства Петра с Слободой, выступает Ф. Я. Лефорт и так же, как Гордон, — в роли объединителя иноземцев и русских: «Обедал Гордон у полковника Лефорта, где русские и знатные иноземцы были вместе»{393}. Значит, еще до встречи Лефорта с Петром, некоторые из бояр уже познакомились с женевским выходцем и пользовались его гостеприимством. Еще в 1686 году Лефорт писал брату в Женеву в ответ на его упреки в расточительном образе жизни: «Бояре, старые и молодые, оказывали мне честь… частыми, посещениями; даже в мое отсутствие они не преминут искурить и попить у меня, как будто я и не отлучался»{394}.

Петр был, таким образом, далеко не первым клиентом Лефорта по ознакомлению с «дарами» западной культуры. Но с его появлением пошло сближение, а роли Гордона и Лефорта стали значительнее. В апреле 1690 года молодой царь в первый раз обедал у Гордона. С этих пор записи о его визитах часто встречаются в дневнике Гордона. 2 января 1691 года сделан был и еще шаг вперед: «Гордон был, — читаем под этим числом, — в Преображенском и отпущен его величеством с приказанием устроить в его доме обед, причем его величество сказал, что хочет остаться у него на всю ночь»{395}. Свита, которая сопровождала Петра в этих случаях, имела определенный и постоянный состав. К такому заключению ведет самый способ ее обозначения у Гордона: «…после обеда пришел к Гордону его величество и оставался с своим обществом до ужина», или: «…его величество пришел вечером и сказал мне, что придет ко мне со всеми и на следующий день, действительно, пришел со всем обществом»{396}. Приблизительно в том же составе и столь же часто происходили собрания у Лефорта, для которого построен был вскоре особый дворец в Слободе.

В дальнейшем знакомства расширились: распространились на шведского, датского, голландского резидентов, купцов, ремесленников, офицеров, врачей. Представителям старой московской знати даже казалось, что купцам Петр уделял преимущественное внимание: «И многие купцы агленские и голанские, как Андрей Стельс, Христофор Брант, Иван Любс, — писал князь Б. И. Куракин, — пришли в его величества крайнюю милость и конфиденцию и начали иметь свой свободный вход»{397}. Знатные люди, однако, и независимо от царя продолжали посещать Слободу. «Приходили к Гордону два стольника — князь Андрей Михайлович Черкасский и Ф. Ф. Плещеев и посидели с ним за стаканом вина»{398}, — зафиксировал Гордон.

Пировали на именинах, свадьбах, крестинах, а однажды «играли в обществе его величества и других господ в кегли»{399}. По словам Куракина, «в слободе офицеры, знатные из иноземцов и торговые… не могли