Головкиным, предписывалось давать на почтовых станциях по 20 подвод, «а где ямов и почтовых, и подставных подвод — не случитца, то по селам, и деревням, и местечкам всякого чина жителем безо всякого отлагательства и остановки…» давать столько же{407}.

Обычно во всех документах место назначения определяется очень широко — «европейские страны», и нередко ученик успевал за два-три года побывать в нескольких городах. Выбор места был делом отца. Князю Б. И. Куракину сначала «дук вольфенбительской» обещал «в своей академии держать» его сына{408}. Почему-то этот план не осуществился, ив 1711 году мы видим молодого А. Куракина в Лейдене, куда он отдан отцом на время — «учиться… двух языков — немецкого и латинского, и ничего иного». Настоящую школу для сына старый князь рассчитывал найти в Париже. Он писал секретарю русского посольства во Францию И. М. Волкову, прося его разузнать в Париже «о колижиях, где малых детей учат по-латине и по-немецки и по-французски, чтоб в пансионе жить сыну моему»{409}. Иногда родители поручали своего сына кому-нибудь из живущих за границей русских послов, обычно родственнику, и тот уже выбирал ему школу и город. Князь В. Л. Долгоруков, состоя послом в Копенгагене, устроил своего племянника Я. А. Долгорукова в Парижскую академию и получал отчеты об его успехах и поведении. У князя Б. И. Куракина было даже несколько подобных клиентов — в разных европейских городах. Чаще всего они жили в колледжах, но при каждом из них всегда был гувернер, по-тогдашнему — гофмейстер, или кто-нибудь в такой роли. Куракин был очень озабочен тем, что в колледже, куда он хотел поместить сына, последний мог бы «также и гофмейстера доброго иметь и одного лакея».

Будущий секретарь Иностранной коллегии Петр Васильевич Курбатов, в течение некоторого времени состоявший подьячим при после Матвееве в Голландии и в «бытность тогдашнюю поучившийся отчасти цесарского языка», в 1704 году был послан, как он писал сам, «во Францию и во иные европские христианские государства при господах при Иване да при Александре Гавриловиче Головкиных, туда вашим же царского величества указом для свободных наук посланных… для их береженья…»{410}. Заметим, кстати, что через два года Курбатов уже самостоятельно, по собственному прошению, «был отпущен», как значится в приказной справке, в европейские страны ради «учения свободных наук»{411}. В той же роли, что и Курбатов, состоял при сенаторе П. М. Апраксине подьячий Иван Колушкин, который до того «по желанию своему» посылался в Кенигсберг «для науки немецкого языка» в числе других подьячих{412}.

Мы довольно точно знаем программу обучения русской знати. Она имела у всех общий характер, свой определенный стиль, в отдельных случаях различаясь только деталями. С большой обстоятельностью эта программа изложена в плане французского профессора д’Ормансона, которого рекомендовали князю Куракину в качестве гувернера для его сына. Всякого рода «упражнения» д’Ормансон предоставляет специальным учителям, а на себя берет, говоря его словами, все, «что касается языков латинскаго и французскаго, древней и новой географии, истории и тех христианских вопросов философии, которые наиболее всего приличны знатному лицу, а также морали, политики и прочих наук, касающихся воспитания…». Князь не должен пугаться столь сложной программы; она может быть выполнена «менее чем в три года», если следовать «той методе, которой пользовались при обучении принцев французскаго королевска-го дома, методе весьма сокращенной и легкой…»{413}.

Та же, по существу, программа проступает и в известиях об образовании братьев Бестужевых-Рюминых. В 1704 году отец их стольник П. М. Бестужев-Рюмин был послан все в те же «европские христианские государства… для присматривания в тех государствах всяких поведений, как поступают тамошние мастеры церемоний в чинех и действиях в приеме при авдиенциях и конференциях чюжеземских послов, и посланников, и гонцов…»; при отце отправился за границу старший сын Михаил, будущий знаменитый дипломат. В 1708 году был отправлен за границу и младший сын П. М. Бестужева-Рюмина, еще более знаменитый, чем брат, дипломат и великий канцлер в будущем Алексей Петрович.

Вот как описывал Михаил Петрович свое обучение за границей: пятнадцати лет от роду он прибыл в Германию и там был сначала «при дворе прусского короля, в академии: учился французского и немецкого языкам, фехтовать, танцовать, на лошадях ездить…»; после того побывал он «для наук же в Вене у цесарского двора, в Дресне (Дрездене. — А. З.) — у саксонского двора, в Копенгагене — у датского двора и у многих дворов и знатных городах, и в Италии, в Венеции, учился говорить по-итальянски; в Гравен-Гаге, в Амстердаме…»{414}. Весь курс он прошел в два года. Очевидно, это была особая придворная или «кавалерская» наука, преподававшаяся по той же волшебной методе, о которой говорил д’Ормансон. В ней будущий дипломат оказал несомненные успехи: недаром английский король принял его, к удовольствию Петра, к себе на службу в качестве камер-юнкера, и он в течение четырех лет оставался при английском дворе.

Очень красочную картину содержат в себе письма-донесения из Парижа упоминавшегося выше И. Колушкина князю В. Л. Долгорукову об успехах его племянника Я. А. Долгорукова. В письме от 1 марта 1723 года читаем: «Вашей светлости всепокорно доношу, что князь Яков Александрович в добром здоровье обретается и в добром здоровье к наукам прилежает, а особливо к математике немало профитует. На клавикортах начал учитца у Купре тому уже дней с пятнадцать и принимается очень хорошо. Писмо, которое к вашей светлости ныне посылает, писал сам из своей головы и перфект в нем ничего не поправлял, кроми ортографии…»{415}.

Следующее письмо дает большие подробности: «В математике, дошед до тригонометрии, начал репетовать старое, понеже он в некоторых препозициях нетверд, а особливо в аритметике. Правда, что князь Яков Александрович в математике хорошо понимает, только иногда что и выучил, позабывает, для того что в учебные дни больше времяни ему на эту науку нет, кроме одного часа в день, в котором мастер у него бывает. А остаточные часы разположены на других мастеров… С Силивестром рисует иногда человеческие и конские фигуры, а иногда и пей-сажи, к чему имеет прежнюю свою охоту. Ныне зачал рисовать сам с обрасца мастерова маленькой пейсаж, которой пошлет к вашей светлости з господином Салтыковым. И из того изволите сами профит ево усмотреть. В танцах подается очонь хорошо, а особливо в театорских. К письму имеет диспозицию немалую и пишет хорошо. Немецкой язык, хотя и неохотно, учит, для того что стиль того языка кажется ему труден, однакож в нем прибывает нарочито. На клавикортах штуки, которые выучил, играет очонь хорошо, только и по сю пору ноты учить не