вернулся, калитки снова были сняты. «Маркиза» велела их повесить, но это им не помогло: кто-то невидимый ночью опять убрал их с места, бережно прислонив к решетке. И словно нарочно, по аллее-дороге теперь безостановочно шел народ, и все смотрели на окна «замка». «Маркизе» казалось, что это вызов, и она выходила из себя. Она послала остановить движение по запрещенной дороге, но ею посланный Памфил и рабочие ничего не могли или не хотели сделать и возвратились ни с чем.

В суд Ольга Платоновна больше не подавала: она решила выждать, пока попадется на месте преступления невидимый самоуправец, и ограничилась тем, что каждый день, утром, выходила в парк и гуляла по спорной аллее, надеясь своим гордым присутствием устыдить «наглых» мужиков. Но они, эти «наглые» мужики, видимо, не хотели понимать намерения «Маркизы»: они совершенно спокойно встречались с ней, кланялись и шли своей дорогой.

Как на грех, случайно или умышленно, постоянно встречался с ней и Лихой… Но Ольга Платоновна с ним больше не говорила, а он мял свою клокатую шапку и с деловитым видом проходил мимо.

Однако всему бывает конец, — кончилось в один вовсе не прекрасный день и дело о калитках.

Стояла унылая снежная и мокрая зима, когда однажды вечером ночные сторожа «Маркизы» привели к ней преступника, ломавшего замки у калиток парка. Это был Иван Лихой: его застали на месте преступления, когда он сбивал замки.

Мужик имел сконфуженный вид, но и не думал отрицать своей вины. О пощаде он не просил и покорно отправился к уряднику, куда с Памфилом отослала его помещица.

Через некоторое время пришла весть, что был суд, и Лихого посадили опять. Но странное дело! «Маркизу» эта кара нарушителя ее воли и прав нисколько не успокоила. Наоборот, она стала чувствовать какую-то мутную тревогу при взгляде на опустевший парк и занесенную снегом аллею. Теперь калитки были навешены, заперты, и некому было сбивать замков: упрямый Лихой был обезврежен и сидел под замком…

А дни бежали один за другим. Толстым слоем, чуть не сугробами лежал снег на тесовой крыше «замка» и в ясные дни, весь белый, с своими колоннами и сверкающей белой кровлей, среди чахлых и серых деревень, он казался дворцом из красивой фантастической сказки.

Зима подходила к концу. Яркий солнечный день обливал горячими потоками цветной паркет и белые стены залы, играл зайчиками на синих изразцах ее монументальных печей, прорезывая полосами света легкий налет синего дыма, когда Ольга Платоновна вышла из своего кабинета и позвонила в старинный ручной колокольчик. Вошла горничная.

— Позовите Памфила! — коротко приказала «Маркиза». — Вы не слышите, что пахнет дымом? — спросила она, когда прислуга была уже в дверях.

Горничная повела носом и сказала с удивлением:

— Сегодня с утра-с… И понять невозможно, откуда? Разве из печей выкидывает?

— Да, конечно, из печей, — подтвердила догадку Ольга Платоновна. — Не чистят труб… Ну, ступайте.

Явившемуся на зов Памфилу «Маркиза» приказала, чтобы он немедля, на другой же день, позвал печника и вычистил трубы во всех печах дома, а когда он попробовал возразить, что это не поможет и что печи и особенно трубы на чердаке надо перекладывать, старуха рассердилась и попросила его не умничать.

— Дома и печи сложены не так, как нынче это делают. Они еще сто лет проживут, — закончила она. — А что иногда выбивает из печей дым — это ничего. Это бывает в ветер и перед сырой погодой.

Между прочим, одной из слабостей Ольги Платоновны была уверенность в вековечной прочности своего «замка» и всего, что в нем было.

— Можете идти, — отпустила «Маркиза» управляющего. Но тот не уходил и мялся, не решаясь что-то сказать.

— Что вам? — помогла ему, заметив эту нерешительность, Ольга Платоновна.

— Прикажете сегодня на ночь сторожей ставить в парк? — спросил Памфил.

— А что? Разве…

— Сегодня срок, и вечером он будет дома.

— А! Вот как. Тогда, конечно, поставьте, — распорядилась «Маркиза», поняв из лаконического сообщения управляющего, что вечером возвращается из-под ареста Лихой.

Она как будто испугалась немного и в то же время обрадовалась. И представилось «Маркизе», что она идет по нижней дорожке парка и навстречу ей попадается Лихой. Он, по обыкновению, не снимая шапки, мнет ее у себя на голове, а она проходит мимо, пристально глядя на него и давая понять этим взглядом, что она прекрасно знает, кто снова снял калитки… И вдруг без всякой последовательности у нее мелькнула мысль приказать убрать навсегда эти злополучные преграды и открыть опять старую дорогу.

«Очень далеко им ходить в обход усадьбы» — невольно мотивировала себе Ольга Платоновна смысл этого распоряжения, но тут же решила, что возвращаться назад, к прежним порядкам, поздно, что это значило бы показать трусость перед каким-то Лихим.

«А что, если он меня убьет?» — с ужасом подумала «Маркиза», и вся похолодела. А мысль уже работала в этом направлении дальше и дальше и рисовала страшные картины. Вот он влезает по дереву до окна спальни, вырезывает чем-то стекло и вскакивает в комнату… В руке у него топор… Или он забирается ночью в дом, притаившись заранее, вечером или днем, где-нибудь под лестницей подъезда, и идет, крадется в темноте. Мягко шуршат валенки, потрескивает едва слышно старый паркет… Понемногу эта томящая, страшная мысль перешла в уверенность, и весь день «Маркиза» провела в тревоге. Ночью она просидела дольше, чем обыкновенно, слушая чтение своей компаньонки, и когда отпустила ее, то не пошла спать, а осталась сидеть в своем голубом кабинете, на своем любимом месте у столика с львиными мордами. И все казалось ей, а может быть и не только казалось, что в комнате, в углах и под потолком плавает синий дым… «Маркиза» не придавала этому никакого значения, думая, что это ей только кажется, что это остаток от впечатлений дня.

И сидела Ольга Платоновна в своем глубоком кресле, и думала, думала без конца. Далекие милые тени вставали перед ее глазами, звали, манили к себе… А тишина, мягкий свет свечей в высоком канделябре и мирный стук маятника больших часов баюкали уставшую «Маркизу», и она задремала… Вдруг в кабинете как-то сразу стало светло, словно зажгли большую люстру с амурами, которая висела над возвышением между голубых колонн. Красно-багровая полоса пронеслась мимо темных окон и на мгновение стали видны через стекла разубранные снегом ветви высоких тополей… Откуда-то ударил свет и в залу, а в открытые двери портретной стали видны самодовольные лица в напудренных париках и цветных кафтанах… Они словно радовались чему-то и улыбались, и пламя