Когда я вышла из спальни, Новоявленский сидел в кресле перед пустой бутылкой коньяка.

— А мне даже глотка не оставили? — обиженно спросила я. — Нехорошо, Константин Викентьевич.

Полковник покрутил головой.

— Вы понимаете, что наделали? Парня увезли в коматозном состоянии. Упал виском на угол стола. Если не умрет, то останется инвали…

— Умрет, — прервала его я. — Если уже не умер. Насчет этого не сомневайтесь. Углы моих столов бьют без промаха.

— Но почему? Почему? — Новоявленский в отчаянии потряс кулаками. — И как вы ее отпустили? Знаете ли вы, что другого такого случая не будет? Какой провал! Какой провал!

Я бухнулась на диван.

— Вы сами виноваты, Константин Викентьевич.

— Я?! — Он вытаращил на меня глаза. — Я виноват?!

— Дайте объяснить, — устало сказала я. — И, ради бога, не спрашивайте, почему я рассказываю вам об этом только сейчас. Мне и самой только сейчас открылось. Вспомните, Константин Викентьевич, в кого эта молния била. В тех, я кого боялась, кого ненавидела. В тех, кто угрожал мне, моей жизни, моему будущему. Иными словами, каждый раз было включено мое личное чувство. Наверно, без этого никак.

— То есть?

— То есть эта моя нечистая сила работает только в том случае, когда человек мне сильно неприятен. И не работает, когда он мне симпатичен, как эта ваша Раиса… Кстати, кто она?

— Неважно, — отмахнулся полковник. — Я ведь уже говорил: чем меньше вы знаете…

— …тем меньше шансов на успех, — закончила за него я. — Вы что, не поняли? У вас нет выбора. Вам придется заранее заряжать меня ненавистью к объекту. Иначе просто ничего не получится, как сегодня.

Новоявленский помолчал, обдумывая мои слова.

— Ладно, допустим, — сказал он наконец. — Но за что вы прикончили этого… сосунка? Ему ведь еще двадцати не исполнилось. Вы хоть знаете, чей это сын?

Я равнодушно пожала плечами. Вот уж по кому мой колокол не звонил, так это по малолетнему мерзавцу с уверенной перспективой превращения в еще большую сволочь.

— А зачем мне знать, Константин Викентьевич? Вы ведь сами говорите: чем меньше я знаю, тем лучше. Крепче спать буду. И кстати о сне: не пора ли нам домой?

Полковник вздохнул, посмотрел на часы и поднялся с кресла.

— Вы правы, пора. Позвоните маме. Скажите, что будете дома в первом часу. Что задержались на даче у… — Он раздраженно махнул рукой. — В общем, придумайте что-нибудь.

Всю обратную дорогу я спала как убитая.

Следующие недели напоминали дурной заграничный фильм про шпионов. Спустя всего несколько дней после неудачного покушения на Раису завлабу Грачеву позвонили из отдела кадров: пришло направление в аспирантуру для Романовой Александры Родионовны.

— Понятия не имею, что это за аспирантура и что это за НИИ, настолько всё секретно, — проворчал Грачев. — Но ты-то, наверно, знаешь…

Я сделала загадочное лицо и со значением пожала плечами: мол, конечно, знаю, но рассказать, увы, не могу. Эту же ужимку мне пришлось потом повторить бессчетное количество раз в разговорах с другими, в разной степени настырными коллегами. Последним отстал, само собой, Троепольский.

— Одного не пойму, Сашенька: зачем тебе эти сложности? — спросил он напоследок, уже отчаявшись вытащить из меня что-либо связное. — Ты ведь вроде бы не из тех, кто стремится сделать карьеру в науке и технике. Теперь придется часто мотаться в

Москву… это ведь в Москве?.. Или под Москвой?.. Молчишь, а? Ну, партизанка, ну, темнила… Ох, Сашенька, не нравится мне эта секретность. Помнишь, что бывает в детективах с теми, кто слишком много знал?

Еще бы не помнить! Троепольский даже не представлял, насколько точно выражает этим вопросом суть моей постоянной тревоги. Рано или поздно до меня должны были добраться по-настоящему опасные враги, мало похожие на покойного следователя Знаменского или на полковника Новоявленского, который до поры до времени полагал сотрудничество со мной полезным. И тогда никто не поставит на мою жизнь и копейки. С пропеллером или без пропеллера — первыми всегда убирают непосредственных исполнителей.

Оставалось лишь утешаться тем, что Новоявленский не оставил мне выбора. О, эта безотказная комбинация приманки и наказания, палки и пряника, испокон веков используемая манипуляторами всех видов и уровней — от верховного властителя до последнего погонщика мулов! Вот и я, как тот мул, очертя голову мчалась к маячившей впереди морковке — февральскому приезду Сатека, в то время как сзади карающим кнутом нависала смертельная угроза улик, затаившихся в полковничьем сейфе.

«У меня просто нет выбора, — думала я, — нет выбора, как в том роскошном гостиничном номере под колючим взглядом «сотрудницы». Душ, халат, спальня! Значит, надо расслабиться и постараться извлечь из ситуации лучшее — в точности как тогда, когда выяснилось, что, по крайней мере, можно получить удовольствие от хорошей ванны».

Полковник сдержал слово, протащив меня через ускоренный курс «изменения облика».

— Делать из вас Мату Хари нет ни времени, ни необходимости, — сказал он. — Но мне нужно хотя бы быть уверенным, что вы не осрамитесь за столом в приличном ресторане. И не дадите убить себя сразу в случае возникновения непредвиденных обстоятельств.

Меня муштровали в три захода — каждый раз по неделе, двадцать четыре часа в сутки с короткими перерывами на сон и еду. В итоге я сильно подтянулась и похудела, что давало маме повод ахать и охать всякий раз, когда она встречала меня после очередной «командировки в Москву»:

— Нельзя же так, Сашенька! Эта аспирантура из тебя все соки выжмет! Вы что там, с отравляющими веществами работаете?

«В том числе, мамуля, в том числе…» — думала я про себя, но вслух, конечно, говорила совсем другое:

— Мама, ну что ты придумываешь! Обычная аспирантура, работа с бумажками, просто тема закрытая. А что похудела, так это от беготни. Зато смотри, какая теперь у твоей дочери талия!

Конечно, ни в какую Москву я не уезжала — и в Московскую область тоже, хотя всякий раз исправно прибывала на вокзал с чемоданом, чтобы сесть в указанный в билете вагон скорого поезда. Но уже примерно час спустя я спускалась на платформу одной из промежуточных станций, где меня поджидала машина с молчаливым водителем. Еще полчаса поездки по проселочным ухабам — и шлагбаум, будка с часовым, двухэтажный каменный дом в глубине лесного массива. И еще пятнадцать минут — на умыться и переодеться к первому уроку.

Учителя — точнее назвать их инструкторами сменялись, пока я буквально не падала с ног. В этом случае мне позволялось отключиться на два часа сна, после чего процесс возвращался к исходному состоянию: пятнадцать минут на умывание и новый урок.

Основные усилия моих учителей были направлены на то, чтобы, как говорил Новоявленский, выбить из девушки Крюков канал. Я почему-то ожидала, что светскую даму из меня будет лепить какой-нибудь картавый дореволюционный дедуля с великокняжеской родословной. И ошиблась: моим Пигмалионом оказался вполне современный солидный дядечка лет сорока с поистине энциклопедическими знаниями о том, за какую вилку и в каком случае следует браться настоящей Галатее.