Другой инструктор, с мягкими до бескостности руками дамского портного, учил меня правильно ходить на каблуках — до изнеможения, до боли в ногах; а когда я, обессилев, падала на стул, выяснялось, что начинается урок правильного сидения.

Знакомая по первой неудачной операции «сотрудница» передавала мне тонкие секреты грима — после нескольких проведенных с нею дней я уже худо-бедно умела различать по запаху модные марки духов и в течение минут до неузнаваемости менять свою внешность.

— Я вижу, ты в первый раз берешь в руки эту железку, — сказал мне симпатичный парень, инструктор по оружию. — Она называется пистолет, и с нею связана уйма разных умений, которым ты в жизни не научишься. Но это не страшно, потому что по роду занятий ты должна совершать всего два действия: быстро выхватывать и стрелять в упор. Вот эти-то движения и надо довести до автоматизма.

Чем мы и занимались часами: быстро выхватывали и стреляли в упор — до автоматизма.

Так же, «до автоматизма», работал со мной еще один учитель: массивный, но неожиданно подвижный дядечка, просивший называть его Паша-три-удара.

— Ты никогда не научишься драться по-настоящему, — объявил он на первом же уроке. — Но тебе и не надо. Ты должна огорошить противника и убежать. На вид ты никакая не драчунья, а кулек кульком. И это просто замечательно, потому что никто не ожидает от тебя нападения. Ты должна выучить всего три удара. Всего три, но назубок, чтобы наносить их из любого положения…

Были и другие занятия — как утверждал Новоявленский, менее обязательные, а потому очень поверхностные: по ядам, взрывчатым веществам, работе со слежкой и прочим шпионским выкрутасам. Эти знания не должны были понадобиться мне никогда, но полковник полагал, что программу ускоренного курса нужно пройти полностью и до конца, потому что никогда не знаешь, какие неожиданности подкарауливают тебя за углом.

— Подавляющее большинство тех, кто носит оружие, никогда не воспользуются им на практике, — говорил Новоявленский. — Но это не отменяет необходимости хорошего обучения и постоянной тренировки. Все, чему ты учишься здесь, тебе придется повторять дома, желательно ежедневно.

И я повторяла. Не потому, что обещала повторять, и не потому, что боялась экзамена, как в студенческие времена, — повторяла потому, что мне реально нравились эти шпионские игры. Да-да, мне попросту нравилось чувствовать себя сильной. Мне нравилось ощущение неуязвимости, дающее человеку дополнительную степень свободы — свободу от страха. Значит, я любила свободу? Наверно, да. Наверно, я любила ее даже больше, чем Сатека. Я не желала пресмыкаться втуне.

Теперь, гуляя с Бимулей, я регулярно заходила в темные подворотни, куда прежде не рисковала даже заглядывать. Я почти хотела встретить там какого-нибудь особо невезучего хулигана. Давай, выползай, соловей-разбойник, — вот она, я, былинная богатырша! И — бац! — пяточкой открытой ладони в основание носа! Трах! — ботинком по надкостнице! Бум! — подъемом ноги по драгоценностям Фаберже! Получил?! Будешь знать, как нападать на беззащитных людей! Ты думал, перед тобой какая-то дама с собачкой? А оказалось — Джеймс факинг Бонд собственной персоной!

Увы. То ли все хулиганы разбегались при моем приближении, то ли их и вовсе никогда там не было, но мне так и не посчастливилось применить на практике свои новообретенные умения. Приходилось вести бой с тенью: бац!., трах!., бум!.. На раз — выхватила! На два-три — выстрелы в упор! И снова: бац-трах-бум, раз-два-три… бац-трах-бум, раз-два-три… Бимуля, озадаченно поджав хвост, издали наблюдала за окончательно сбрендившей хозяйкой.

Впрочем, не она одна посматривала на меня в те дни взглядом, в котором отчетливо читался вопрос: «Ты ли это, Саша Романова?» Как бы ни хотелось мне сохранить прежние дружеские связи в лаборатории Грачева, это вряд ли было возможно. В самом деле, что за такая невиданная зверушка — загадочная супер-пупер-секретная аспирантура в таинственном номерном ящике-НИИ? Да еще и предложенная совсем зеленой молодой специалистке, едва-едва начавшей свой трудовой путь? Не иначе как есть у этой скромняги Сашеньки здоровущая волосатая лапа… Вот только где она прячется, эта лапа? В дирекции? В министерстве? В обкоме партии?

Сначала на меня не слишком нажимали, зная, что, в конце концов, все секреты рано или поздно просачиваются наружу. Кто-то из моих коллег водил знакомство с секретаршей отдела кадров, чей-то родственник работал в главке, кому-то посчастливилось отдыхать вместе с завотделом из министерства… Слухами земля полнится. Но время шло, а в глухой стене моей тайны не появлялось ни щелки, ни трещинки. Этому, по общему мнению, могло быть единственное объяснение: Контора. Подобной степенью непроницаемости обладало у нас лишь одно вполне определенное учреждение — КГБ.

Тут уже кто-то припомнил, что видел меня выпархивающей из черной «Волги» с характерными нулями на номере, а затем и Троепольский с Зиночкой по-новому взглянули на наше чудесное спасение из милицейского участка в разгар дисциплинарной кампании. В результате в конце ноября, уже после моего возвращения из второй «аспирантской» командировки, я ощутила катастрофический провал в отношениях. Меня все еще именовали Сашенькой, по-прежнему приглашали выпить, а также приветливо здоровались и прощались, но все остальное словно переместилось в какой-то непроницаемый пузырь подозрительности. Я одним махом превратилась в чужую, почти в изгоя, которого терпят лишь по необходимости, а то и из страха.

Конечно, это не могло не расстраивать — ведь я искренне считала их своими близкими друзьями. В ответ на мои вопросы Троепольский и Зиночка пожимали плечами и отводили глаза: мол, о чем ты говоришь?.. все в порядке… но на самом-то деле всему пришел конец — и откровенным разговорам, и шуточкам, и взаимным просьбам о помощи. Пришел конец дружбе. Когда Зиночка в конце дня сбежала с работы тайком, чтобы не пришлось идти вместе со мной на трамвай, я не выдержала, психанула и буквально приперла к стенке Веру Палну в ее секретарской каморке.

— Ты можешь объяснить мне, что происходит?

— Что ты, Сашенька… ничего не происходит… — испуганно ответила секретарша, отводя глаза. — Все в порядке…

Но я к тому времени уже устала слушать подобные ответы. Поэтому я просто захлопнула ногой дверь, сграбастала в кулак лацканы Веры-Палниной кофточки и вздернула эту чертову накрашенную куклу вверх.

— А ну, смотри мне в глаза! — скомандовала я. — В глаза, говорю! Отвечай, что происходит! И только попробуй соврать снова, поняла?!

— Они знают, что ты работаешь на Контору, — прохрипела Вера Пална. — Ты ведь работаешь, да?

Я с трудом подавила в себе острое желание сломать этой дуре нос. А уж о «выхватить и выстрелить в упор» речи вовсе не шло по причине отсутствия того, что можно было бы выхватить.

— Слушай меня внимательно: я не работаю ни на какую Контору! — Для пущей убедительности я придушила ее еще немного. — В отличие от тебя, сучка. Ты ведь там осведомителем служишь? Ну, что молчишь? Ты служишь, а коллектив гнобит меня, которая не служит… По-твоему, это справедливо? По-моему, нет. Понимаешь?!