В 1912 году, вероятно, предчувствуя национальный крах, Карл инвестировал значительную часть своего состояния в иностранные акции и ценные бумаги. После его смерти этим портфелем управлял от имени наследников набожный брат Луис на основе stille Gesellschaft — «молчаливого партнерства» в голландском банке Hope & Co. Эта схема использовалась, чтобы избежать высоких налоговых выплат. Банку было известно только имя Луиса как доверенного лица, но он не вел дел с отдельными собственниками фонда. В 1919 году, испугавшись большевистского переворота в Австрии и в силу того, что принадлежавшее ему имение теперь выходило за границы Австрии на территорию новообразованного Королевства Югославии, Луис принял иностранное гражданство. Таким образом он мог как доверенное лицо, распоряжавшееся семейным состоянием, перевести его целиком за границу. Благодаря этому разумному поступку Витгенштейны могли платить за все швейцарскими франками или долларами США в то время, когда национальная валюта Австрии практически ничего не стоила.

Вернувшись с военной службы в 1918 году, Пауль стал замкнут и осторожен по поводу своей будущей карьеры пианиста. Ходили слухи, что он побрился налысо и заперся в отдаленной комнате Пале, где репетировал по девять часов в день, отказываясь кого-либо пускать, даже слуг, которые получили строгий приказ проталкивать еду через щель в двери и тут же уходить. Это было преувеличением. Он правда очень коротко постригся, как в Сибири. Также верно, что напряжение от игры на фортепиано одной рукой заставило его радикально пересмотреть технику, и что с августа 1918 до апреля 1922 года он не давал масштабных публичных концертов. По всей видимости, именно об этом периоде жизни Пауля Гермина пишет, что он был настолько близок к самоубийству, что «возможно, это чистая случайность, что [он] остался в этом мире и в конце концов примирился с жизнью»[281].

Его переполняли сомнения, сможет ли он вообще когда-нибудь выступать с одной рукой. Он дал несколько частных концертов в Пале на Аллеегассе, и его поддерживал вечно полный энтузиазма учитель Йозеф Лабор, продолжавший потчевать Пауля новыми работами: одни были специально написаны под него, другие, изначально написанные для двух рук, — переложены для одной. В их число входили два трио, квартет, квинтет-дивертисмент, третий концерт для пианино и сольная «Фантазия» для фортепиано.

Однако Пауль знал, что он на одном Лаборе долго не продержаться, но найти что-либо еще было сложно. Пытаясь подобрать концертный репертуар, он прочесывал антикварные музыкальные магазины Парижа, Вены, Берлина и Лондона — искал произведения, написанные для левой руки. Как и следовало ожидать, он нашел лишь горстку: две короткие работы Скрябина, написанные после того, как он потянул запястье правой руки, аранжировку Брамса, написанную для Клары Шуман, шесть этюдов Сен-Санса; аранжировку Шопена от Годовского, полтора произведения Шарля Алькана и несколько посредственных вещиц неизвестных и неталантливых композиторов, таких как Александр Драйшок, Адольфо Фумагалли и граф Зичи. Что касается его собственных переложений произведений Моцарта, Мендельсона, Листа, Вагнера и других, то он потратил на них немало времени и усилий и, по мере того как они помогали ему улучшить технику, одним из первых понял, что они не особенно хороши. И кроме того, это были переложения, и как таковые являлись компромиссными версиями оригинальных работ. «Интересно, но оригинальные лучше», — скажут люди. Для карьеры Пауля с одной рукой оставалась одна надежда: новые работы великих композиторов.

29 июня 1922 года Йозеф Лабор праздновал 80-летний юбилей. По этому поводу в Вене неделю исполняли его музыку, а кульминацией стала премьера мессы, которую он сочинил в 1918 году, в церкви святого Иосифа в Лаймгрубе. Пришли все Витгенштейны. За четыре дня до этого Пауль участвовал в концерте в честь Лабора в церемониальном зале Хофбургского дворца, и 23-го «очень мило» выступил с Венским женским симфоническим оркестром под руководством Юлиуса Ленерта с концертом, который Лабор сочинил для него в 1915 году. Впрочем, композитор заболел и не смог прийти. Друзья боялись, что он умирает.

Здоровье Лабора год за годом ухудшалось, и теперь (если не раньше) стало очевидно, что покровительство Витгенштейнов не сделает его всемирно известным при жизни, что ему осталось сочинить не так много и что карьера Пауля не состоится, если играть только его музыку. Имя Йозефа Лабора в концертной программе даже тогда предвещало полупустой зал, и хотя Пауль играл его музыку невероятно страстно, публику она часто приводила в недоумение. Даже Людвиг признал, что его музыка была «сложнее всего остального»[282] и потому «особенно тяжела для понимания».

И хотя все уже ожидали известий о его смерти, гомеопат посоветовал слепому старому мастеру сменить диету, и тому вдруг стало лучше. Витгенштейны были вне себя от радости. «Лабор вновь хорошо себя чувствует!»[283] — заявляла Гермина, а мать восторженно ей вторила: «Трудно оценить чудо, которое совершил гомеопат. Полная смена диеты немедленно улучшила его самочувствие и настроение, и Лабор стал таким же, как раньше, молодым музыкантом»[284].

И действительно, Лабор так хорошо себя чувствовал на новой диете, что немедленно начал работать над еще одним фортепианным концертом для Пауля.

В свертке лежала прядь волос Бетховена, но несмотря на этот характерный акт щедрости, слепой композитор оставался ревнивым человеком. Если верно замечание, что Витгенштейны считали, будто Лабор им «принадлежит», верно и обратное. Пауль был его дарованием, и старик не одобрял идею «верного» бывшего ученика заказать новые работы у других композиторов, более знаменитых. Потребовалось время, чтобы преодолеть его сопротивление, но занявшись новым концертом для Пауля, 80-летний композитор признал, что это будет его последняя масштабная работа для левой руки, и торжественно благословил Пауля заказать другие работы у других мастеров по своему выбору.

С декабря 1922 по Пасху 1923 года Пауль обратился к трем знаменитым композиторам и одному менее известному, предложив им написать концерт для фортепиано и оркестра (для левой руки) в обмен на высоко ценимые доллары США, и к концу весны 1923 года все четверо (Пауль Хиндемит, Эрих Вольфганг Корнгольд, Франц Шмидт и Сергей Борткевич) усердно работали на него. Каждый заказ должен был поспособствовать карьере Пауля, поэтому требовалось тщательно выбирать композиторов. Он любил музыку позднего классического, раннего романтического периода и был в ней признанным экспертом, и ненавидел так называемую современную музыку. Лично зная Арнольда Шёнберга (еще одного протеже Лабора) и других представителей Новой венской школы, Пауль даже не думал заказывать им музыку.