Миссис Витгенштейн завещала младшему сыну немного денег, но Людвиг, не изменяя себе, отказался их принять. Уйдя из школы в Оттертале, он снова пошел работать помощником садовника, на этот раз в монастырь Братьев милосердия в Хюттельдорфе в окрестностях Вены, и там обдумывал два пути: стать монахом или покончить с собой. Зная о его страданиях, Гретль предложила ему поработать с архитекторами Паулем Энгельманом и Жаком Гроугом над роскошным современным дворцом, который она строила для себя на Кундмангассе. Боясь рассориться с ней и с коллегами, Людвиг сначала отказался, но впоследствии передумал. Гордо подписываясь «Людвиг Витгенштейн, архитектор», он раздавал придирчивые указания, препираясь по поводу каждого миллиметра каждого замка и радиатора, и заставил разобрать и поднять на несколько сантиметров только-только покрытый штукатуркой потолок, так что к тому времени, как все было готово, все сроки давно уже вышли, бюджет был превышен, а все участники — подавлены и измождены. Кузнец «подпрыгнул от страха», когда Людвиг рявкнул на него, а Жак Гроуг жаловался в письме: «Я вернулся домой очень расстроенный, у меня болела голова от ужасных споров, диспутов, нападок, а они случаются постоянно. По большей части у нас с Витгенштейном»[310]. Когда Гретль наконец отказалась платить за какие-либо еще дорогие поправки Людвига, он пошел и купил лотерейный билет («налог на неудачников, самонадеянных дураков», как однажды выразился сэр Уильям Петти) в тщетной надежде выиграть, чтобы самому оплатить работу.

Снаружи дом выглядел как три голых, неукрашенных прямоугольных блока. Гермина, которой он совершенно не нравился, записала в мемуарах, что «двое великих людей [Людвиг и Гретль] сошлись как архитектор и клиент, и смогли создать своего рода совершенство»[311]. Она утверждала, что дом подходит сестре как перчатка, но когда ее племянник Томми Стонборо решил продать особняк после смерти матери, он сделал это на том основании (с тех пор оспариваемом), что Гретль всегда его ненавидела.

Простые прямоугольные контуры нового дома Гретль были явно не каждому по вкусу. Пауль считал, что он ужасен, Джером разделял его мнение. Работа была завершена в 1928 году, и Рождество того года всей семьей отмечали там. Гретль считала, что это была «жалкая ошибка». Джером демонстративно вручил подарки всем, кроме мальчиков Застроу, которых все еще отказывался признавать. На следующий день он принял приглашение Пауля поужинать в Пале на Аллеегассе (теперь переименованной в Аргентинерштрассе), что встревожило Гретль, поскольку она знала, что он не выносил тамошнюю атмосферу и начинал беситься. Она переживала не зря. На протяжении всего ужина Джером выступал против ее претенциозного нового дома, причем прямо напротив него сидел «Людвиг Витгенштейн, архитектор», так что она не знала, куда деться от стыда. По дороге домой, в машине, она возмутилась: «Как ты мог так говорить!» Это было все равно что бросить горящую спичку в канистру бензина, рассказывала она Томми: «весь его гнев на самого себя взорвался на меня и мир. Я поняла свою ошибку, но меня все так раздражало, что я не могла остановиться. Бедный Джи едва сдерживал слезы»[312].

Людвиг был ранимым человеком. Он не любил семейные разборки (хотя нередко сам был их причиной), его неодолимо звало философское братство, так что в конце концов он решил вернуться в Кембридж — работать над «визуальным пространством и так далее», поэтому он уехал из Вены в начале января 1929 года. В то же время Пауль, с которым он теперь был в прекрасных отношениях, отправился в Мюнхен, чтобы выступить там с концертом Борткевича. Гретль осталась в Вене: вела светскую жизнь, заводила дружбу с важными людьми, планировала частные концерты и приемы в своем новом доме. Десять месяцев все шло гладко, пока в конце октября из Нью-Йорка не пришла телеграмма, в которой говорилось, что ее американские акции рухнули и она потеряла большую часть своего состояния при крахе Уолл-Стрит.

Конечно, виноват был Джером — по крайней мере, в этом ее убеждали братья и сестры. Он совершенно не разбирался в финансовых делах, и его нельзя было подпускать к деньгам. Они думали, что она сурово с ним обойдется — что его ждет один из ее знаменитых «нагоняев». Вместо этого она твердила: «Он мой муж и я не могу разрушить отношения из-за денег»[313]. Она подсчитала, что остается с доходом около 30 000 долларов в год, может сдавать новый дом в Вене, уволить всех слуг, за исключением троих, продать несколько картин Паулю и Гермине, чтобы рассчитаться с остальными и переехать в квартиру поменьше. Сначала она заявила, что не нуждается в помощи братьев и сестер, но в итоге приняла у Пауля, Гермины и Хелены долю из той части наследства, от которой отказался в 1919 году Людвиг и из которой ее изначально исключили.

В то время Гретль утверждала, что «вовсе не несчастна»: у нее в любом случае было слишком много денег, «больше, чем следовало». Ей нравились сложности, а это точно был вызов. «Не просите легкой жизни, если можете быть сильными», — говаривала она. Однако Джером был сделан из другого теста и не способен проявить такую же силу, как и она, и потеря состояния жены — а ему пришлось признать, что он лишается квартиры и роскошной жизни в Париже, — привела к очередному витку помрачения ума. Гретль поместила его в Cottage Sanatorium на Штернвартештрассе, там его несколько недель лечили шоковой терапией доктора Вагнера-Яурегга. После этого она повезла его в Египет восстанавливаться.

Все нервничали из-за наступавшего Рождества (1929). В прошлом году все прошло ужасно. Уже в ноябре Людвиг написал Гермине и Паулю, что каждый должен привести с собой друга, чтобы ослабить напряжение. Никто не хотел видеть Джерома, тот был в двойной немилости: из-за того, что потерял состояние жены и что в последний раз вел себя ужасно. Гретль переживала, что семья относится к нему с такой неприкрытой враждой, но в конце концов ей удалось уговорить Людвига, чтобы его позвали. Жена строго наказала Джерому вести себя хорошо, и он справился. Рождество на сей раз прошло мирно и душевно, и Джерому хватило совести поздороваться с мальчиками Застроу в первый раз в жизни.

КАЖДЫЕ полгода-год Пауль ездил в Англию к подруге, Марге Денеке. Они были близки, хотя, кажется, не были любовниками. У нее на столе стоял силуэт Пауля в рамочке, который он прислал ей, подписав: «Кажется, я выгляжу очень глупо». Марга, на пять лет старше Пауля, была по происхождению немкой, но выросла в Англии. Музыковед и хорошая пианистка, она играла с Кларой Шуман, а в молодости училась с Евгенией Шуман. С сестрой Хеленой, занимавшейся германистикой, они унаследовали небольшое состояние от отца, богатого торгового банкира, и жили на готической вилле под названием Gunfield недалеко от колледжа Леди-Маргарет-Холл в Оксфорде. Там, в просторной музыкальной комнате, Марга и Хелена организовывали концерты Оксфордского общества камерной музыки.