Девичий голос. Аннагрет.

Где же мотоцикл? Как он мог его не услышать? Или они пешком подошли? Мотоцикл чрезвычайно важен.

Мужской голос, погромче. Они обходят дом. Все совершалось очень быстро. Его так затрясло, что он едва не упал. За дверную ручку, боясь издать звук, он не решался взяться.

– Ключ на крючке, – услышал он голос Аннагрет.

Ее шаги на ступеньках. А потом – грохот, сотрясение, громкий возглас.

Он схватился за ручку, повернул сначала не туда, потом правильно. Выбегая, подумал, что забыл лопату, но нет, не забыл. Она была у него в руках, и он с размаху опустил лезвие выпуклой стороной на темную фигуру. Тело рухнуло на ступеньки. Готово: он убийца.

Помедлив, чтобы увидеть, где голова, он занес лопату и ударил так, что услышал, как треснул череп. Все пока шло в полном соответствии с планом. Где-то слева Аннагрет издавала самый неприятный звук, какой ему доводилось слышать: стон-причитание-отрыжка-удушье, все вместе. Не глядя в ее сторону, он протиснулся рядом с телом, бросил лопату, за ноги стащил тело с крыльца. Голова была теперь свернута набок. Он взял лопату и для верности со всей силы ударил еще раз, метя в висок. Аннагрет, услышав, как опять треснул череп, испустила ужасный крик.

– Кончено, – сказал он, тяжело дыша. – Больше этого не будет.

Он смутно видел, как она перемещается по крыльцу, подходит к перилам. Потом – странно детские, почти трогательные звуки рвоты. Сам он не чувствовал дурноты. Скорее как после оргазма; огромная усталость и еще бóльшая печаль. Тошнить его не тошнило, но он заплакал – сам стал издавать детские звуки. Уронил лопату, рухнул на колени, зарыдал. Голова была свободна от мыслей, но не от печали.

Дождик был такой мелкий, что почти туман, а не дождь. Когда он выплакался досуха, он ощутил такую усталость, что первой мыслью было: надо пойти с Аннагрет в полицию и сдаться. Он не чувствовал в себе сил сделать то, что еще надо было сделать. Убийство не принесло никакого облегчения – на что он рассчитывал? Облегчение придет в полиции, когда он сдастся.

Аннагрет, пока он плакал, вела себя тихо, но теперь спустилась с крыльца, присела рядом. От прикосновения ее руки к плечу он снова заплакал.

– Тс-с, тс-с, – шепнула она.

Она прильнула лицом к его мокрой щеке. Гладкая кожа, милосердие теплой близости; усталость мигом испарилась.

– От меня, наверно, рвотой пахнет, – сказала она.

– Нет.

– Он мертвый?

– Должно быть.

– Какой-то кошмарный сон. Вот прямо сейчас. До этого не было так плохо. А сейчас совсем…

– Знаю.

Она заплакала – без голоса, одно пыхтение, и он обнял ее. Он чувствовал, как она содрогается всем телом: уходило напряжение. Оно, похоже, было у нее невероятным, и он, как ни сочувствовал ей, ничем тут помочь не мог, мог только крепко ее держать, пока длились содрогания. Когда они наконец прошли, она утерла нос рукавом и прижалась лицом к его лицу. Приоткрыла губы, коснувшиеся его щеки: что-то похожее на поцелуй. Они были сообщниками, и самое естественное было бы войти в дом и скрепить сообщничество, и вот как он уверился, что его любовь к ней чиста, безгрешна: он отстранился и встал.

– Я тебе не нравлюсь? – шепнула она.

– Вообще-то я люблю тебя.

– Я хочу прийти повидаться. Плевать, если нас схватят.

– Я тоже хочу тебя видеть. Но нельзя. Опасно. Еще долго придется ждать.

В темноте, у его ног, она как-то вся осела.

– Значит, я совсем одна.

– Ты можешь думать о том, как я думаю о тебе, потому что так оно и будет, когда бы ты ни подумала обо мне.

Она негромко фыркнула – не исключено, что с удовлетворением.

– Я тебя почти не знаю.

– По крайней мере, ты видишь, что убивать людей мне в новинку.

– Это ужасно, – сказала она, – но я, наверно, должна тебя поблагодарить. Спасибо тебе, что убил его. – И опять этот словно бы удовлетворенный звук. – Вот слышу себя и еще сильней убеждаюсь, что это я плохая. Сначала сделала так, чтобы он меня захотел, а потом подбила тебя вот на это.

Андреас понимал, что время уходит.

– Где мотоцикл?

Она не ответила.

– Мотоцикл здесь?

– Нет. – Она глубоко вздохнула. – После ужина он занялся ремонтом. Когда я подошла, он еще не собрал машину: сказал, нужна какая-то деталь. Предложил съездить в другой день.

Не так уж он пылал страстью, подумал Андреас.

– Я подумала, может, он что-то заподозрил, – продолжила она. – Не знала, как быть, но сказала, что очень хочу именно сегодня.

Андреас опять запретил себе думать, какими средствами она выманила сюда отчима.

– Так что мы поехали на электричке, – сказала она.

– Нехорошо.

– Прости!

– Нет, ты правильно поступила, но это усложняет дело.

– Мы сидели не вместе: я сказала, так будет безопаснее.

Скоро другие пассажиры увидят в газетах, а то и по телевизору фото пропавшего мужчины. Весь план держался на мотоцикле. Но Андреас не мог допустить, чтобы она пала духом.

– Ты очень умная, – сказал он. – Ты все сделала правильно. Боюсь только, ты даже на самой ранней электричке не успеешь попасть домой вовремя.

– Мама, как приходит с работы, сразу ложится. А дверь в свою комнату я оставила закрытой.

– Ты подумала об этом.

– На всякий случай.

– Ты очень, очень умная.

– Недостаточно умная. Нас арестуют. Я точно знаю. Не надо было ехать поездом, ненавижу поезда, люди вечно на меня пялятся, наверняка меня запомнили. Но я не знала, как быть по-другому.

– Просто оставайся такой же умной. Самое трудное позади.

Ухватившись за его руки, она подтянулась и встала.

– Пожалуйста, поцелуй меня, – попросила она. – Один только разочек, на память.

Он поцеловал ее в лоб.

– Нет, в губы, – сказала она. – Нас посадят в тюрьму на всю жизнь. Я хочу остаться с этим поцелуем. Я только о нем и думала. Иначе бы не продержалась эту неделю.

Он боялся того, к чему поцелуй мог повести, – время шло неумолимо, – но боялся зря. Губы Аннагрет были целомудренно сомкнуты. Она, должно быть, хотела того же, чего и он. Чего-то более чистого, избавления от грязи. Андреасу ночная тьма пришлась очень кстати: яснее видел бы, какими глазами она на него смотрит, – может быть, не сумел бы от нее оторваться.

Она осталась ждать на дорожке, в стороне от трупа, а он вошел в дом. Кухня, где он сидел в засаде, словно пропиталась за это время злом, тут разителен был злой контраст между миром, где Хорст был жив, и миром, в котором он был мертв, но Андреас заставил себя сунуть голову под кран и напиться. Потом вышел на переднее крыльцо и снова надел носки и ботинки. В одном ботинке обнаружился фонарь.