– Графиня… нет слов, чтобы выразить мой восторг! Уже который день я жду здесь вашего появления. Узнав, что рухнул мост, поспешил сюда в полном отчаянии, боясь, что никогда более вас не увижу, что заслуги ваши перед Францией и императором окажутся неоцененными. О, я бы не решился привезти такую горькую весть в Мальмезон, мадам Жозефине! Какой счастливый случай спас вашу жизнь, дорогая графиня?

– А вот он, этот случай! – Мадам Жизель с усмешкой указала на Оливье, и тот поразился, как помолодело ее лицо, как расправились плечи, изменились манеры. Какая там старуха!.. Перед ним стояла светская дама едва под пятьдесят, и она была красавица! – Я видела императора на русском берегу, но там открыть мое инкогнито было бы неразумно. Я решила положиться на судьбу, однако, когда мост обвалился… – Она содрогнулась, и Биро, сорвав с себя роскошную шубу, накинул ее на плечи графине.

– Господи Иисусе! Вам надо немедленно обсохнуть, переодеться!

– Момент! – остановила его графиня. – Сначала я должна отдать кое-какие долги.

– Как прикажете, – кивнул Биро. – Ваше имя? – спросил он, благосклонно поглядывая на де ла Фонтейна.

– Оливье де… – начал было тот, да тотчас же осекся, ибо понял: нельзя открывать свое имя, пусть даже ему сейчас наденут на шею орден Почетного легиона.

Ведь мстительная графиня в два счета превратит ленточку любого ордена в веревку палача! И не он сдаст Биро мадам Жизель, а она выдаст Анжель! Вот и спасай после этого тонущих!

Оливье внезапно захохотал истерически и вновь вытянулся во фрунт:

– Прошу прощения, mon colonel![50] Я был так… ошеломлен, что забыл свое имя. Меня зовут Оливье Савё.

Теперь засмеялся Биро.

– Савё? Да неужели?! Поразительное совпадение![51]

– Ну что ж, мой храбрый Савё… – ласково проговорила мадам Жизель. – Уверяю, император щедро отблагодарит вас за спасение моей жизни. А потом… – глаза ее хищно сверкнули. – Но все потом!.. Итак, чем я могу вознаградить вас?

– Silentium, – пробормотал Оливье, едва шевеля побелевшими губами. – Silentium!

Мгновение мадам Жизель смотрела на него непонимающе, но потом сообразила, чего хочет от нее Оливье. Молчания!

Он видел, что первым ее побуждением было выдать Анжель, однако тут же мерзкая улыбка искривила ее чувственные губы, и мадам Жизель, приблизившись к Оливье, пробормотала вполголоса – так, чтобы не услышал Биро:

– А ведь ты прав, красавчик! Смерть – мгновение, а это слишком быстро для нее! Ведь она не сможет вернуться домой, она будет жить в чужой стране, вечно таиться, вечно бояться! О, тебе повезло, Анжель! Никогда не могла понять, что в тебе находят мужчины, – верно, уж и не пойму. Буду рада увидеть тебя в Париже. Porter vous bien![52]

Ангелина даже не заметила, когда Биро и мадам Жизель ушли. Она будто не понимала смертельной опасности, которой избежала чудом. Ей было нужно сейчас совсем иное чудо: оказаться на другом берегу, пройти, проползти весь путь своих страданий в обратном направлении, к родным и милому дому. Но, верно, закончилось в ее жизни время чудес, домой нельзя вернуться, нужно снова идти вперед.

Прочь от России, от родных, от любви! И даже не узнать, живы ли все покинутые ею… Пенять на судьбу она не стала лишь потому, что верила – верила, как способны верить только русские люди: Бог знает, что творит.

– Боже, Боже мой! Не оставь меня в дни скорби моей! – прошептала Ангелина.

Потом мысли ее приняли другое, более практическое направление.

Итак, судьба опять посмеялась над нею. Ангелина мечтала сама распоряжаться своей участью, бороться с обстоятельствами! Где там! Опять придется подчиниться, сдаться…

Нет. Она не сдастся, она еще обратит свое поражение в победу!

Неправда, что месть – отрада мелких душ! Бывает так, что месть становится единственным стержнем существования. И теперь пришел черед Ангелины жить с мыслью об отмщении: за себя, за князя Алексея и княгиню Елизавету, за Меркурия, за всех тех, кто убит по воле шпионки-графини… За Никиту!

Она прижала ладони к губам, чтобы громко не застонать. «Может быть, ты жив и мы увидимся когда-нибудь. А может, не увидимся никогда. Но я не забуду тебя. Горе испытывает любовь, и если не убивает ее, то дает ей новый полет. Ничего! Все избудется! Главное – чтобы спаслась Россия».

Она в последний раз посмотрела на тот берег – затянутый дымом сражений, грохочущий громом пушек, залитый кровью и слезами… единственный в мире обетованный берег! Какая-то светлая птица вдруг промелькнула над рекой, стремясь туда, возвращаясь. Ангелина проводила ее тоскливым взглядом. Может, это летит ее душа?

Еще вчера этот лиловый цветок можно было увидеть на каждом углу, однако сегодня, 9 марта 1814 года, корзинки полны были нарциссами и желтым дроком, кое-где встречались белые, чуть привядшие букетики ландышей, привезенные с юга Италии; можно было увидеть даже редкость – швейцарские анемоны, и только фиалок не было нигде, так что человек, который все утро бегал по Парижу в бесплодных поисках этих цветов, хоть уже ног под собою не чуял от усталости, знал, что достоин гильотины за то, что проспал, не явился на большой цветочный рынок в три утра, чтобы найти изрядную корзину фиалок. То есть это сперва он хотел целую корзину. Теперь-то он отдал бы все содержимое своего кошелька за пять-семь изящных лиловых цветочков с округлыми темно-зелеными листками.

Тщетно. Фиалок не было нигде. И ему предстояло вернуться в Мальмезон ни с чем, и хозяйка этого дворца не получит в памятный день то, что получала почти двадцать лет кряду, и через небольшое время великий человек, победитель мира, узнает о случившемся и, может быть, воспримет эту маленькую неудачу острее всех своих великих неудач – особенно теперь, когда его войска два дня назад были рассеяны армией русских и их союзников у Сен-Дизье.

Если бы тот, кто искал фиалки, мог плакать, он сейчас разрыдался бы. Ей-богу, он был уже готов вытащить свой пистолет, как вдруг сердце его бешено заколотилось: невдалеке, на каменном парапете моста Пон-Неф, стояла корзинка, полная фиалок!

Стараясь не дышать, чтобы не спугнуть видение, этот человек двинулся к корзинке на цыпочках, словно боясь спугнуть свое счастье.

Он уже почти схватил добычу, как вдруг корзинка взлетела в воздух, и тотчас же раздался возмущенный голос:

– Но это мои цветы, сударь!

В пылу своих поисков он чуть не украл товар цветочницы, которая, похоже, одна во всем Париже торгует фиалками. Сейчас он загладит свою вину! Сунув руку под камзол, он вынул шелковый увесистый кошель и позвенел монетами, доставая золотой.