Как и когда это случилось? Как они отдалились друг от друга так, что никогда больше не смогут быть вместе? Иван Борисович и Виктория давно не совокуплялись, хотя продолжали спать в одной кровати. Но это ничего. Это ерунда. Никто не совокупляется. В браке никто не делает этого, хотя все врут и притворяются, что живут регулярной половой жизнью. Это никому не интересно. Но это ничего. Ведь годы ещё после того, как страсть потухла, Виктория и Иван в постели, перед тем как уснуть, разговаривали. Вот что было самое главное – разговоры в постели. Вот что делает супругов супругами. Они разговаривают. Им всегда есть о чём говорить. Они разговаривают, разговаривают, отрывая время у сна и убеждая друг друга: давай уже спать, завтра рано вставать, – но не могут уснуть и снова разговаривают. Это и есть любовь. Ауслендер помнил, как разговаривали его мать и отец; иногда время было за полночь, а они всё говорили, Ванечка вставал пописать, шёл мимо родительской спальни и слышал приглушённое бухтение отца и воркование мамочки.

А Виктория несколько месяцев назад перестала разговаривать в постели. Теперь она просто ложилась спать и засыпала. Ни слова. Это и было финалом. После – ничего уже не вернуть, не исправить. Может, и не надо. Может, мир готовил Ауслендера к тому, что скоро ничего не будет, совсем ничего. Если настало время уходить, то ведь уходить налегке безбольнее.

Жилин приехал в Петербург специально, чтобы сопроводить Ауслендера. Формальной причиной были дела компании, Жилину пришлось всё взять в свои руки – на время, пока Иван Борисович не сможет работать. Но по-настоящему Жилин приехал для того, чтобы поддержать Ивана Борисовича. Михаил Константинович ходил с Ауслендером на завтрак, на обед и на ужин, сидел с ним в кабинете, гулял по парку и беседовал – не оставлял в одиночестве все последние три дня перед госпитализацией. Когда настал день, Жилин сам сел за руль служебного микроавтобуса и отвёз Ивана Борисовича в клинику. И не сразу уехал, а после определения пациента в палату зашёл и посидел полчаса в гостях. В палате были две кровати, из которых вторая была пуста, два стула, две тумбочки, свой туалет с душем. Михаил Константинович пошёл в туалет и оставил свой телефон на тумбочке рядом с кроватью Ауслендера. Когда Жилин был в туалете, телефон завибрировал. Иван бросил взгляд на экран и увидел, что высвечивается имя «Вика». И номер телефона Виктории.

Значит, Вика… Иван почти никогда не называл жену уменьшительным именем. Можно было подумать о многом. Но Иван не стал ни о чём думать. Он устало согласился со всем, что происходит и произойдёт в мире. И даже удовлетворился: если что, Жилин позаботится не только о бизнесе, но и о жене, о жене Ивана, о Виктории. Вике.

Михаил Константинович вернулся из туалета. Взял в руки телефон и смутился. Посмотрел на Ауслендера и, кажется, не понял, видел ли Ауслендер, кто звонил. Жилин стал торопливо прощаться и скоро уехал, оставив Ивана одного. Ауслендер почитал книжку и на удивление быстро уснул.

Следующим утром Иван Борисович сдавал анализы и проходил последние предоперационные исследования. Весёлая медсестра в процедурной шутила и флиртовала с Иваном Борисовичем, протыкая ему вену, как, впрочем, флиртовала она со всеми пациентами, немощными и старыми. Добрая женщина, подумал Ауслендер. А после обеда к Ивану Борисовичу пришла странная гостья.

– Меня зовут Настя. На-асти, не-существующая, если прочитать с санскрита. Вы меня вряд ли помните, но я ваша ученица. Вы учили нас санскриту. И не только.

Иван Борисович внимательно осмотрел посетительницу. Чуть ниже среднего роста, с тёмными волосами, с приятными чертами лица, в котором было что-то монгольское. Ауслендеру показалось, что он узнал девушку.

– Да, вы ходили на мои лекции.

– И читала всё, что вы публиковали. И писала вам письма по электронной почте. На некоторые вы отвечали.

Ауслендер вспомнил, что действительно поддерживал переписку со своими учениками и после увольнения из университета, отвечал на вопросы по переводам с санскрита и по философии Веданты.

– Извините, если ответил не на все. Может быть, какие-то письма попадали в спам.

– О, это ничего. Если вы не отвечали, то ответ приходил с другой, неожиданной стороны. Либо вопрос оказывался глупым. Я давно поняла, что вы учитель. Мой, настоящий учитель.

– Спасибо, конечно. Но это едва ли. Едва ли.

Настя кивнула головой, словно и не ожидала иного ответа. И спросила:

– Как вы себя чувствуете? Как настроение?

Иван Борисович ответил откровенно, не видя никакой необходимости фальшивить:

– Чувствую себя хорошо. Настолько хорошо, что не могу свыкнуться с мыслью, что такая сложная и опасная операция мне действительно необходима. Но доктора говорят, что медлить больше нельзя. А настроение… я боюсь. Страх. Вот и всё моё настроение.

Настя опять кивнула головой.

– Да, понимаю. Но всё же, думаю, вряд ли вы по-настоящему боитесь. Вы же знаете, что всё это ничего не значит. Атман неразрушим.

– Нет, Настенька. Ничего я не знаю. Я взаправду боюсь.

Настя улыбнулась всем своим монгольским лицом.

– У меня для вас небольшой подарок. Мы издали книгу.

Девушка достала из сумки и протянула Ивану небольшой том в твёрдой обложке зелёного цвета. На книжке было написано: «Шри Ауслендер. Веданта». Иван Борисович взял книгу с великим сомнением и начал листать, просматривая текст. Иногда он узнавал что-то из своих лекций или писем. Но чаще – нет. Ауслендер изучал книгу минут пятнадцать, потом поднял глаза и изумлённо сказал:

– Это не мои тексты! Здесь нет почти ничего моего!

– Мы и не утверждаем, что это ваши тексты.

Девушка взяла книжку из рук Ивана и открыла на самой первой странице. Иван Борисович прочитал: «Составлено учениками и последователями на основе лекций, бесед и писем». Оказалось, что у него есть ученики и последователи.

– И… сколько вас? – спросил Ауслендер.

– В ближнем кругу – семеро. Это составители. А санга, община, – около тридцати. Ну и виртуальных читателей, подписчиков, ещё несколько сотен. По всему миру. Совсем немного. Но мы и не стремимся приобретать большое число последователей, вы же сами так учили.

Ауслендер был ошеломлён и подавлен. Он сказал:

– Настя… я… я никогда не думал, что из меня сделают учителя. Вероучителя – давайте называть вещи своими именами. Я всегда был против всех и всяческих вероучений. И меньше всего хотел того, чтобы из моих воззрений, по преимуществу критических, состряпали ещё одно, новое вероучение! Это во-первых. Во-вторых, я не гуру. Я обычный человек. Я боюсь смерти. Я тоскую по своей жене, которая, видимо, меня разлюбила. Я не святой, не мудрый, я стареющий мужчина, слабый и одинокий.

Девушку отповедь Ауслендера ничуть не поколебала.

– Теперь вы знаете, что вы не одиноки. Впрочем, вы всегда знали. Потому что атман – везде. И мы понимаем вас, мы ценим в вас то, что вы не притворяетесь святым, не притворяетесь сверхчеловеком и вы даёте Веданту нам, обыкновенным людям. Всем надоели шарлатаны и лицемеры, гуру-фокусники. А вы честный. Искренний. Настоящий. Мы вас любим.