– Кто там пришел? – спросил Тит.

– Гость говорит, будто он твой брат, – с сомнением ответил Илларион.

Тит долго смотрел перед собой в одну точку.

– Пригласи его. Нет, постой. Я сам схожу в вестибул.

Он поднялся и пошел через дом, пышный сад с недавно установленной статуей Венеры и приемную залу с новеньким мозаичным полом. Действительно, в вестибуле находился Кезон собственной персоной, похожий на уличного попрошайку. Он стоял лицом к лицу с восковой эффигией отца.

– Пришел наконец уважить? – спросил Тит.

Кезон чуть вздрогнул от неожиданности и тупо уставился на него.

– Если хочешь зажечь фимиам и прочесть молитву, я с удовольствием присоединюсь, – сказал Тит. – А наши предки, безусловно, придут в восторг. – Он сделал жест в сторону других эффигий в нишах.

– Ты знаешь, что я явился не за этим, – тихо произнес Кезон.

– Понятия не имею о твоих целях, – сказал Тит. Он заметил на Кезоне фасинум. Какая наглость – щеголять перед предками родовым талисманом! Тит сделал глубокий вдох, пытаясь держаться цивилизованно.

– У меня к тебе просьба, – пояснил Кезон. Его голос был почти кроток.

Тит отрывисто кивнул:

– Я жду посетителей – к сенатору многие обращаются за помощью, – но, думаю, найду для тебя время. Иди за мной в кабинет.

Ведя брата по дому, он гадал, о чем думает Кезон. Тот съехал много лет назад, и Тит постоянно вносил разнообразные усовершенствования, покупая дорогую мебель и шедевры искусства. Его кабинет был чуть ли не лучшим помещением в доме, с прекрасными настенными изображениями из «Метаморфоз» Овидия и сделанными на заказ дубовыми книжными полками. Напольная мозаика представляла Прометея, несущего человечеству свет; обнаженный титан держал стебель огромного фенхеля, в котором скрывалась янтарная искра, украденная с огненной колесницы Солнца; его окружали благоговеющие смертные. Тит надеялся, что брат впечатлится, но Кезон лишь покачал головой и пробормотал:

– Сколько же у тебя рабов!

– Рабов?

– По всему дому. Пока мы шли из вестибуля, нам встретилось как минимум десять.

– Неужели? Я их почти не замечаю. Разве что кто-нибудь понадобится и никак не найти! – рассмеялся Тит.

Кезон сохранял угрюмый вид.

– Хочешь вина? – Тит настроился обращаться с братом как с обычным визитером. Он хлопнул в ладоши. Случайная девушка-рабыня мгновенно застыла на пороге в ожидании приказа. Тит улыбнулся ей. Юная рыжеволосая красавица, одна из его любимиц. Как ее зовут – Евтропия? Евталия?

– Не надо никакого вина, – быстро возразил Кезон. – Оно затуманит рассудок. Я должен говорить ясно.

Тит знаком отпустил девушку и повернулся к брату:

– Так что случилось, Кезон?

– Что тебе известно об убийстве городского префекта, экс-консула по имени Луций Педаний Секунд?

Тит сел в старомодное складное кресло – старинную вещь, которая, по утверждению торговца, принадлежала республиканцу Катону Младшему[16]. Кезон остался стоять. Впрочем, так обычно и вели себя просители: хозяин сидел, они стояли.

– Педания убил собственный раб, – сказал Тит. – Гнусная история. Рабы редко убивают хозяев, но, если таковое случается, всегда поднимается шум. Народ еще помнит восстание Спартака, когда по всей Италии рабы пошли на господ, совершая одно зверство за другим. Сжигали фермы, распинали граждан, насиловали и убивали женщин.

– Это случилось больше ста лет назад, – отозвался Кезон.

– Сто тридцать два, если быть точным. И трагедия не повторялась благодаря своевременному принятию крайних мер, каковые практикуются и по сей день всякий раз, когда раб совершает преступление против господина. Иначе наступит хаос. Почему ты спрашиваешь о Педании, Кезон?

– Тебе известны факты?

– Как сенатор, я был посвящен во все подробности. – Тит свел кончики пальцев. Надо бы велеть девушке принести вина, хочет того Кезон или нет. Разговор о скандальном происшествии вызвал у него жажду. – Неприятное дело. Из ведомого мне, Педаний владел рабом по имени Анаклет много лет, и тот достиг в доме высокого положения. После долгой исправной службы Педаний согласился дать Анаклету возможность выкупиться. Но раб желал большего: он находился в любовной связи с хорошеньким мальчиком-рабом из новичков и возжелал забрать его с собой. Педаний, пребывавший в великодушном настроении, не стал возражать. Но потом передумал: присмотрелся к новому рабу и решил оставить отрока для личных утех. Итак, хозяин и раб превратились в соперников, ища любви отрока, – нелепая ситуация для любого гражданина. Тут-то и начались беды. Педаний не только отказался от обещания освободить Анаклета, но и начал спать с мальчиком каждую ночь.

– А дальше?

Тит замялся, не зная, расписывать ли гадкие подробности. Впрочем, скоро они в любом случае станут всеобщим достоянием.

– Однажды ночью Анаклет взял лампу и нож, прошмыгнул мимо ночного сторожа и вломился в хозяйскую спальню. Он говорит, что хотел только пригрозить Педанию. Но застал пару в разгаре действия. Педаний ничуть не смутился. Он явно хотел продемонстрировать Анаклету свою власть над мальчиком, который является хозяйской собственностью. Анаклет пришел в бешенство. Он зарезал Педания, покуда отрок кричал и плакал.

– Отвратительно, – пробормотал Кезон. – Вся история целиком. Значит, в виновности раба никто не сомневается?

– Ни в коей мере.

– Анаклета казнят?

– Разумеется. Его распнут.

– А мальчика?

– Мальчик видел преступление и ничего не сделал, чтобы его пресечь. Закон на сей счет недвусмыслен.

– А ночной сторож?

– Он вопиюще пренебрег своими обязанностями. Конечно, он должен умереть.

– А остальные домашние рабы – что будет с ними?

– Как я сказал, закон очень четок. Всех рабов из дома Педания допросят под пыткой – вернее, уже допросили – и затем казнят.

– Недопустимо! – вскинулся Кезон. – Я знаю, наши предки прибегали к ужасным наказаниям, но современный закон, несомненно, смягчился. Подобные преступления так редки…

– Редки, потому что закон суров. Тем больше оснований карать ослушников по всей строгости. Общее право восходит к незапамятным временам, но систематизировано сенатом при Августе.

Кезон покачал головой:

– Ты знаешь, сколько у Педания рабов?

– Нет.

– А я знаю. Больше четырехсот. Четыреста, Тит!

Тит поджал губы: