Встал Гай Кассий Лонгин.

– Цезарь и достопочтенные коллеги-сенаторы, – заговорил он. – Я часто слышал здесь требования переделать, выхолостить или даже полностью отвергнуть законы и обычаи наших предков. В каждом отдельном случае изменения предлагались лишь к худшему. И да: законы, составленные пращурами, неизменно перевешивали те новшества, что выдвигались им на смену. Но я часто держал рот на замке и соглашался с мнением большинства, не желая прослыть унылым буквоедом, который вечно ссылается на древние прецеденты. Если угодно, я придерживал пыл на случай, когда мой голос действительно понадобится для предотвращения чудовищной государственной ошибки. И вот время пришло!

Экс-консул умышленно убит в собственном доме одним из рабов. Ни один другой раб не озаботился предотвратить преступление, хотя закон недвусмысленно вменяет это в обязанность челяди. Вы вольны голосовать за помилование. Но если городскому префекту небезопасно находиться в собственном доме, кто из нас может спать спокойно? У кого наберется достаточно прислужников для защиты, коль скоро Педания не спасли четыреста? Кто способен положиться на помощь раба, если тот бездействует даже под страхом смерти?

Я молча выслушал отчет о «фактах», которые вменяют в вину Педанию разнообразные непристойные действия. Покойнику не выступить в свою защиту, и вот я спрашиваю вас: кем и как установлены пресловутые «факты»? О них, конечно же, стало известно от двух рабов, присутствовавших при злодеянии, – самого убийцы и его молодого любовника. Не приходится сомневаться, что их показания получены, как предписывает закон, под пыткой, но я считаю возможным отвергнуть их россказни как совершенный вымысел, призванный очернить имя жертвы и вызвать сострадание к себе. Иначе далее мы услышим, будто убийство оправданно и Педаний получил по заслугам! Сенаторы, вам пустили пыль в глаза, и не опытный адвокат, а рабы. Стыдитесь!

Мы слышали и другой аргумент: мол, остальные рабы не могли знать о грозящей хозяину опасности. Я ни капли в такое не верю. Неужели вы всерьез думаете, что раб задумал убить господина и не обмолвился ни единым злым словом с кем-нибудь из домочадцев? Даже если одержимый ревностью любовник умолчал о своем намерении, как ему удалось незаметно, не возбудив подозрений, взять нож? Как он проник в хозяйскую спальню, причем с лампой, обойдя сторожа и никого не встретив?

Тут вы скажете: даже если некоторые прислужники подозревали об угрозе хозяину, большинство наверняка ничего не знало. Возможно. Но я утверждаю, что каждый раб в доме Педания, независимо от степени соучастия, непоправимо замаран преступлением. Виновен даже тот, кто народился на свет в то самое утро, а потому и он подлежит уничтожению, как бешеная собака. Представьте раба, выросшего со знанием, что его первого хозяина жестоко убил такой же раб и никто из ему подобных не понес наказания. Уяснит ли такой раб свое место под солнцем и надобность беспрекословно почитать господина? Нужен ли вам дома подобный слуга, растущий с памятью об умерщвленном хозяине и неизбежно передающий это знание другим? Я думаю, что нет!

Некоторые из вас действуют так, словно мы впервые сталкиваемся с подобным преступлением и должны прийти к некоему неслыханному ранее решению. И даже если в прошлом бывало нечто похожее, нынешний случай будто бы уникален и требует особого осмысления. Вздор! Здесь нет ничего нового, никакой беспрецедентной ситуации, которая заслуживает обсуждения и улаживания. Наши предки наблюдали точно такие же ситуации и разбирались в них наилучшими возможными способами, которые завещали нам в качестве прецедентов. Неужели вы настолько неблагодарны, что отвергнете дары пращуров? Неужели так чванливы, что сочтете себя мудрее?

Наши предки не доверяли рабам, пусть даже те рождались в тех же имениях и даже домах, что и хозяева. Знакомство длиною в жизнь не ослабляло их подозрительности к челяди и не склоняло обращаться с нею более снисходительно. Нынешняя ситуация намного опаснее. Дома благородных людей заполнены рабами со всего света. Они говорят на всех мыслимых языках – кто знает, о чем они судачат у нас за спиной? Они исповедуют религии всех сортов – или вообще никаких. Промеж себя они сбиваются во всевозможные клики и без нашего ведома даже присоединяются к чужеземным тайным культам. Сейчас мы вынуждены как никогда бдительно взирать на домочадцев. Единственный способ окоротить разношерстный сброд – устрашение и строгое соблюдение закона.

Вы говорите: погибнут невинные. Но закон давно признал, что страдание индивидуумов оправдывается общим благом. Когда римский легион терпит поражение и каждого десятого забивают насмерть в наказание за позор, вместе с трусами могут погибнуть и храбрецы, но именно подобными суровыми мерами предки создали армии, покорившие мир. Те же предки вооружили нас законом, который мы обсуждаем сегодня. Подумайте хорошенько, прежде чем отнестись к нему легкомысленно. Отбросьте закон – и неизвестно, какие ужасные последствия нас ждут. Соблюдите закон – и вашим детям будет спокойнее спать.

Об овации мечтал Тит, но удостоился ее Кассий. Сквозь гром аплодисментов и одобрительных воплей Тит расслышал, как сосед-сенатор заметил другому:

– Вот почему Кассий – лучший законовед среди живущих!

– Величайший знаток права со времен Цицерона, – поддакнул тот.

Призвали выступить оппонентов. Никто не вышел.

Сенат голосовал распределением в зале. Сторонникам соблюдения закона без уступок предстояло сесть справа от императора, поборникам исключения – слева.

Тит, уже находившийся слева от Нерона, остался на месте. Сенаторы, чей разговор он подслушал, дружно встали и пересекли зал, как поступил и Кассий, плохое зрение которого вынудило его искать помощи; многочисленные поклонники бросились к нему, и каждый хотел быть первым. Собрание пришло в движение; отдельные группы сенаторов задерживались посреди зала, споря и определяясь окончательно.

Тит, как обычно, позабавился при виде тех, кто не решался до самого конца, томился в центре зала и тревожно поглядывал по сторонам, выясняя, за кем перевес. Всегда одни и те же, не имеющие собственного мнения и неизменно голосующие с большинством, едва удастся понять, кто его образует.

Когда все наконец расселись, считать не понадобилось. Хотя значительное число сенаторов – намного больше, чем ожидал после воодушевляющей речи Кассия Тит, – проголосовало за снисхождение, на стороне закона оказалось явное большинство. Всех без исключения рабов Педания приговорили к смерти через распятие. Приготовления уже завершились, и казнь надлежало провести сегодня же.

Нерон остался вне спора. Он обладал прерогативой говорить, когда пожелает, но ничего не сказал, хотя слушал внимательно. Однако, когда сессия официально завершилась и сенаторы начали вставать с мест, к возвышению подбежал гонец, который что-то шепнул Нерону на ухо, и тот сразу поднялся.

Сенека ударил посохом в пол. Все взгляды обратились к императору.

– Сенаторы! – произнес Нерон. – Мне доложили, что собравшаяся снаружи толпа увеличилась и многие в ней размахивают факелами и дубинками. Похоже, их уведомили о вашем решении и они недовольны.