С трудом оторвавшись от своих мыслей, Хауден мрачно заметил:

– Так я и знал.

Как и во время обсуждения этой же темы с Маргарет три дня назад, он поймал себя на том, что его возмущает необходимость – в такое-то время! – заниматься подобными вещами. С другой стороны, он некоторым образом сам виноват. Хауден знал, что стоит ему якобы ненароком обронить только слово среди некоторых состоятельных сторонников партии и щедрых американских друзей, как ему незамедлительно широким потоком потекут денежные дары – притом без всяких с его стороны обязательств. Другие премьер-министры до него так и поступали, но Хауден никак не мог принудить себя к подобному шагу, главным образом из гордости. Жизнь для него, напоминал он себе, началась с благотворительности в сиротском приюте, и сама мысль о том, что после всего достигнутого им за многие годы он вновь станет зависеть от благотворительности, казалась ему отталкивающей.

На память ему пришла тревога Маргарет по поводу того, как быстро тают их скромные сбережения.

– Позвоните в “Монреаль траст”, – попросил он ее. – Выясните, сможет ли мистер Мэдцокс зайти ко мне поговорить.

– Я предположила, что вы захотите с ним встретиться и уже договорилась, – ответила Милли. – Вы будете свободны только завтра где-то во второй половине дня, к этому времени он и подъедет.

Хауден благодарно кивнул. Он всегда был признателен Милли за ее компетентность, которая позволяла экономить кучу времени.

Он допил кофе – любил он его обжигающе горячим, много сахара и много сливок, – и Милли вновь наполнила его чашку. Хауден откинулся на спинку кожаного кресла, заставив себя расслабиться, наслаждаясь несколькими мгновениями покоя. Через десять минут он опять будет полон энергии и окунется в дела, задавая такой темп работы, который был едва под силу его подчиненным. Милли это было хорошо известно, и за многие годы она и сама научилась давать себе отдых во время таких коротких передышек, что, как она знала, очень нравилось Джеймсу Хаудену. Сейчас он спросил ее:

– Читали стенограмму?

– Заседания комитета обороны? Взяв еще одно шоколадное печенье, Хауден молча подтвердил кивком головы.

– Да, – ответила Милли. – Читала.

– И что думаете?

Высказывать свое мнение Милли не торопилась. Как бы обыденно ни звучал вопрос, она понимала, что от нее требуется откровенный ответ. Однажды Джеймс Хауден пожаловался ей: “Я трачу массу времени, чтобы выяснить, что думают люди, но правду они мне так и не говорят. Твердят лишь то, что, по их мнению, мне бы хотелось от них услышать”.

– Я спрашивала себя, что от нас останется как от канадцев, – призналась Милли. – Если это произойдет, я имею в виду союзный акт, возврата к прежнему для нас уже не будет.

– Мне тоже так кажется, – подтвердил Хауден.

– Тогда не станет ли это началом процесса нашего поглощения? До тех пор, пока мы не станем просто еще одной частью Соединенных Штатов. Пока не утратим всю нашу независимость полностью. – Уже произнося эти слова, Милли подумала, а какое все это будет иметь значение, даже если случится именно так. Что есть в действительности независимость, как не иллюзия, о которой люди так много рассуждают? Ни один ведь человек на самом деле не является по-настоящему независимым и никогда не будет, и это в равной степени справедливо и для всей нации в целом. Интересно, мелькнула у нее мысль, что думает об этом Брайан Ричардсон, ей вдруг захотелось прямо сейчас поговорить именно с ним на эту тему.

– Очень возможно, что мы будем поглощены или так покажется на какое-то время. – медленно проговорил Хауден. – Но также возможно, что после войны все окажется совсем иначе. – Он помолчал с задумчивым выражением на удлиненном лице, потом продолжил:

– Знаете ли, Милли, войны имеют обыкновение порождать перемены, истощая нации и ослабляя империи, и порой те, кто думает, что выиграл войну, на самом-то деле оказываются потерпевшими поражение. Такое неприятное открытие ждало Рим, в свое время такая же участь постигла филистимлян, Грецию, Испанию, Францию, Британию. То же самое может случиться с Россией и Соединенными Штатами, а возможно, и с обеими странами сразу, тогда Канада останется сильнейшей. – Он остановился, затем добавил:

– Ошибка, которую частенько допускают, заключается в том, что люди считают, будто величайшие перемены в истории всегда происходят в какие-то иные времена, но не при их жизни.

У Хаудена была еще одна мысль, высказывать которую он, однако, не стал. Премьер-министр Канады в условиях союза вполне мог обрести куда большее влияние, нежели при полной независимости. Он мог бы стать связующим звеном, посредником, располагающим возможностью укреплять и расширять свою власть и могущество. И в конечном итоге, если Хаудену суждено обрести такую власть, ее можно употребить на благо своей собственной страны. Самое важное, фактически ключ к этой власти, – никогда не выпускать из рук самой последней паутинки независимости Канады.

– Мне понятна важность передислокации ракетных баз на север, – сказала Милли. – Я знаю, что вы говорили о спасении производящих продовольствие земель от осадков. Но тогда, значит, мы действительно идем к войне, так что ли?

Нужно ли признаться ей, что лично он убежден в неизбежности войны и в необходимости готовиться к ней с целью выживания? Хауден решил, что этого делать не следует. Это ведь тот самый вопрос, от которого публично ему придется всячески уклоняться, так почему же не попрактиковаться прямо сейчас?

– Мы стоим перед выбором, Милли, – объяснил он ей, тщательно обдумывая слова. – И должны сделать выбор, пока это еще имеет какой-то смысл. Кстати, зная то, что мы знаем, у нас это единственный выбор. Но есть и соблазн повременить с ним, увильнуть от решения, сложить руки в надежде, что неприятная правда как-нибудь рассосется сама собой. Нет у нас на это больше времени, – в подтверждение своих слов он энергично покачал головой.

Она осторожно спросила:

– Но ведь убедить людей будет нелегко?

На лице премьер-министра промелькнула улыбка.

– Думаю, что да. Возможно, у нас здесь, в конторе, придется попотеть и посуетиться.

– В таком случае я попытаюсь навести здесь порядок. – Она ощутила, как на нее нахлынули восхищение и любовь к этому человеку, который на ее глазах достиг столь многого, но останавливаться на этом не намеревался. Нет, это было не то прежнее чувство, сейчас оно было гораздо глубже – она хотела оградить и защитить его. С радостной гордостью она осознавала, что нужна ему.

Джеймс Хауден почти вполголоса сказал:

– У вас здесь всегда порядок, Милли. Поверьте, для меня это очень много значит. – Он поставил чашку на стол – сигнал к окончанию передышки.

Через сорок пять минут, в течение которых у премьер-министра побывали три визитера, Милли пригласила к нему в кабинет достопочтенного Харви Уоррендера.

– Прошу садиться, пожалуйста, – холодным тоном предложил Хауден.