Ну и касательно сюжетного романа, а также возвращаясь к месту в литературе. Слушай, я хитрый, скрытный и упорный. А литература — моя страсть. Скажем так, болезненная. И моя территория. Меня считают любителем. Таким Джеком Лондоном из народа. Неотесанным бизнесменом, написавшим роман. Теперь будут считать бизнесменом, написавшим вслед первому роману второй роман. Зря считают. Если Бог сподобит и завтра на голову мне не упадет кирпич, будет цикл романов. Разных. Разной манеры и объема. Разной температуры текста. От первого лица и от третьего. Более автобиографичных и менее автобиографичных. «Более литературных» и «менее литературных». С группой сквозных персонажей — постсоветских архетипов.

Могу рассказать про новый роман, он пишется потихоньку на протяжении последних четырех лет, это будет тяжелая книга, черная. Ты никогда не хотел написать настоящую Черную Книгу? Чтоб экзальтированные подростки по ночам, тайком от родителей, ее открывали и дрожали от любопытства и страха?

— Пока нет, но после твоих слов задумаюсь. Хитер ты, да. — Вот видишь: способный сочинитель Рубанов на деле оказался расчетливым бухгалтером, который ставит галочки в клеточках. Это я использую здесь, а это — там… Чтоб реализовать планы, мне нужно несколько лет и трезвый подход. Согласен, нельзя работать на одном звуке, как в итальянской эстраде. Сто певцов, сто песен, все на четыре аккорда.

Я не боюсь, что те, кто приветствовал мой первый роман, отвернутся от меня после прочтения второго или пятого. Я на своей территории и буду делать, что хочу. Перестанут печатать — уйду в самиздат. Моя мать — учитель литературы и русского языка. Отец — учитель физики. Покойная бабка — учитель начальных классов. Покойный дед — учитель литературы и истории. Тетка — учитель литературы. Я родился в литературе и в ней помру. Через пятнадцать лет читателю будет не так важно, каков порядковый номер «Великой мечты». Хуже, если описанные там коллизии вообще перестанут кого-либо интересовать. Вот чего следует страшиться. «Эдичку» прочел я в двадцать два года — он не зацепил меня. Я тогда с ума сходил от суворовского «Аквариума», там такие железные ребята действуют, не спят, не отдыхают — работают шпионами. А в «Эдичке» герой сопли размазывает, грозит миру кулачком. В общем, не понравилось. И Юра (тот самый, прототип персонажа «Мечты», я оставил его настоящее имя) — именно он мне объяснил, что такое этот «Эдичка». Вскоре убили Юру, а я поехал в Питер отдавать мелкий долг, возникший, кстати, в связи с его гибелью, и на вокзале увидел «Дневник неудачника». Купил и в поезде стал читать. Жестоко разочаровался. Ни сюжета, ни связной истории — наброски, фрагменты, отрывки. А сейчас, спустя десять с лишним лет, перечитываю — и все там понимаю. Потому что сам не так давно пережил период совершенно лимонов-ский — ни работы, ни семьи, ни дома, ни денег, ни перспектив.

Вот в такие времена — когда из Космоса выпадаешь в Хаос — и пишутся неудачниками дневники. Когда нет абсолютно никакого желания организовывать свою боль и ярость в нечто связное, а тем более сюжетное (это была бы уступка миру!), — и ты швыряешь на бумагу свои мысли в их первобытном виде. Так Буковский выстукивал одним пальцем на машинке, не используя прописные буквы, а буржуа-издатели решили, что это фишка. Какая фишка, он просто пьян был и не заботился о мелочах.

— Тогда о мелочах. В чем состоят главные закавыки для современных молодых писателей? Писать некогда? Писать не о чем? Денег не платят?

И в чем, как ты думаешь, проблемы писателей пожилых? Почему романы вчерашних властителей дум так мало читают? Слава Богу, еще издают и Бориса Васильева, и Юрия Бондарева, и Гранина, и Бакланова — но для читателя новых времен их миры стали чужими. Я, так или иначе почитающий всех названных, воспринимаю это почти трагично. Хотя бы потому, что многие книги всех перечисленных в разы лучше многих известных сегодняшних книг. Или все получили сообразно заслугам?

— У современных молодых писателей нет проблем, я полагаю. Какие проблемы? Пиши давай! Не о чем писать — сходи «в люди». На войну. Жизнь всегда бурлит — зачем сидеть на бережку? Не издают — найди денег и сам печатай. Не покупают — продвигай. Не платят — радуйся, ты должен быть злой и голодный. Сделаться сытым и благополучным — невелика премудрость. Стариков — да, я б их пожалел, только жалость унижает. Взял тут Гранина, «Иду на грозу», — не мог оторваться. Мастерский вход, герой отменный. Я вот Конецкого люблю. Астафьева перечитываю. Шукшина забывают, а его надо экранизировать нон-стоп и показывать каждый вечер вместо «Ментовских войн». А еще у меня есть три тома Аркадия Гайдара — вот где проза! «Больше я вам, буржуинам, ничего не скажу, а самим вам, проклятым, вовек не догадаться».

Я, знаешь, взрослую литературу начал читать в восемьдесят первом. Тогда торжествовали деревенщики — Астафьев, Распутин, Белов. «Царь-рыба» была бестселлером, то есть все читали, и когда показали по ТВ одноименный фильм, мама или папа то и дело замечали: «А в книге не так». Но самым крутым считался знаешь кто? Айтматов. «Буранный полустанок». Сильно нашумел. Хорошо котировался Василь Быков, очень жестко работал. Фазиль Искандер был популярен. Богомолов — сверхпопулярен. Бондарев считался классиком, «Берег» зачитывали до дыр, — но в основном потому, что там у него описывался загнивающий Запад. Нашумели, помню, «Змеелов» Карелина и сходный по теме «Суд» Ардаматского — о делягах и расхитителях. «Проза лейтенантов» как-то мимо меня прошла, хотя «Навеки девятнадцатилетние» я читал. Название рифмуется с «Отсюда и в вечность» Мейлера, правда? А ты говоришь «Живой». Идеи носятся в воздухе… А вот о городской жизни вообще не печатали нигде ничего. Только Полевой в «Юности» кого-то протаскивал. Надо всеми, естественно, царил Юлиан Семенов, которого друг у друга рвали и занимали очередь. А сбоку независимо существовала фантастика, и я несколько лет в ней отсиживался… Старики — тяжелая тема. Как все, что связано с социализмом и его уникальными реалиями. Ну, во всяком случае, старики знали славу и успех, тиражи, какие нам и не снились. Лучшие книги вернутся, когда в обществе спадет оголтелое отторжение социалистического периода, когда ярлык «годы застоя» исчезнет из обихода. Не было никакого застоя никогда. В годы застоя у нас были Высоцкий и Тарковский, Гагарин и Третьяк.

— Отсюда следующий вопрос. Политические взгляды есть у тебя? Можешь ли спрогнозировать политическую ситуацию в России?

— Политических взглядов не имею. Ну, чтоб было понятнее: если завтра все рухнет, я пойду не на баррикады, а учителем в деревенскую школу. Примерно так.

— С каким чувством ты смотришь наше телевидение?

— Да, мне не нравится мозгопромывочная машина под названием «телевидение» — но оно такое в любой стране, исключая, возможно, Кубу и Северную Корею. Ты был

в Китае — расскажи, что там за телевидение?

Да, мне не нравится наше государство, но и граждане его

тоже не ангелы. Одно тождественно другому.

В этой стране мало работают, много пьют и гадят. Зато

тут интересно.

— Надо ли политикам слушать писателей и журналистов? Памятуя о том, сколько благоглупостей наши собратья произнесли и написали в последние двадцать лет.