В крепости отец Михаил ощутил волю – у него, видимо, создалась иллюзия того, что здесь незримой границы, существующей в Ратном, нет, и он попытался начать выстраивать жизнь «гарнизона» таким образом, какой представлялся ему единственно правильным. Месяцем раньше Мишка такое, может быть, и стерпел бы, но история с Роськиной болезнью и собственной «комой» (как правильно назвать то, что с ним случилось, Мишка не знал) сломала что-то в отношениях между ним и монахом. Что-то очень важное, и, что самое печальное, окончательно и бесповоротно.

Окрик отца Михаила возымел действие, обратное задуманному, – Мишка почувствовал, что из глубин подсознания лезет даже не мальчишка Лисовин, уже ставший привычным, а кто-то покруче, как бы и не сам прадед Агей. Усилием воли сдерживая рвущееся наружу бешенство, Мишка попытался воздействовать на монаха словесно:

– Но холопов-то в Ратном ты крестил!

– Мне виднее, когда и кого…

Договорить отец Михаил не успел – Мишка (а может быть, Агей?) сорвался с постели и, ухватив священника за грудки, легко оторвал тщедушное тело от лавки.

– Ты!.. – Мишка встряхнул бывшего друга и учителя так, что у того мотнулась голова. – Палки мне в колеса вставлять?! Забыл, где живешь?

С грохотом упала опрокинутая лавка, монах, цепляясь за Мишкины запястья, что-то неразборчиво хрипел, а старшина «Младшей стражи», будто открылись где-то внутри неведомые шлюзы, брызгая слюной, выдавал в полный голос «перлы изящной словесности», почерпнутые в молодости на причалах и палубах Ленинградского торгового порта и Балтийского морского пароходства.

Что удержало уже занесенный для удара кулак, Мишка потом с уверенностью не мог понять и сам. То ли остатки здравомыслия, то ли воспоминания о прежних отношениях, то ли выпученные глаза застывшего на пороге соляным столбом Матвея… А возможно, ужас в глазах отца Михаила. Не страх – монах не боялся ни боли, ни смерти, а именно ужас от осознания того, что в любимом ученике проснулся тот самый берсерк, которого священник надеялся обуздать.

Так и не ударив, Мишка опустил занесенную руку и отпихнул монаха от себя, тот отлетел в угол и сполз на пол, заходясь в приступе чахоточного кашля. Мишка молча смотрел на отца Михаила, искал в себе жалость и не находил, думал, что надо бы устыдиться, и не ощущал стыда.

«Идеалист… Честный, бескомпромиссный и фанатичный. Живет в выдуманном мире и мечтает загнать туда всех остальных. Получил на несколько дней даже не власть, а только намек на нее, и сразу же все наружу полезло. Сколько таких было и сколько таких еще будет? Одни гнали людей в Царствие Небесное огнем и мечом, другие подталкивали к светлому будущему стволом нагана в спину. Нельзя им власть давать ни над телами, ни над душами людскими… А шахматы я ему так и не выточил…»

– Минь, – донесся от двери голос Матвея, – ты чего натворил?

– Что надо, то и натворил! – огрызнулся Мишка не оглядываясь. – Не стой столбом, помоги его на постель уложить.

Монах был столь субтилен, что Мишка прекрасно справился бы и сам, но ошарашенного увиденным Матвея надо было чем-то занять. Ребята подняли сотрясаемого кашлем монаха с пола и уложили на Мишкину постель. Отец Михаил хватался за грудь, с сипением втягивал в себя воздух и пытался что-то сказать:

– …Силам сатанинским… руку поднял… я знал, не пройдет бесследно…

– Минька, он же тебя проклянет! – Матвей почему-то не выглядел особо перепуганным, скорее удивленным. – От Церкви отлучит…

– Я ему прокляну! Я ему так прокляну – на карачках до Ратного ползти будет! – Мишка понимал, что сжигает за собой мосты, но одновременно чувствовал: так и надо, сделан первый шаг на пути расставания с детством, шаг к одиночеству командира, о котором говорил дед, когда ты остаешься один, жаловаться некому и оправдываться нечем. – Ступай, Моть, приготовь ему теплого питья с медом.

Матвей еще раз как-то очень внимательно глянул на Мишку, пожал плечами и убрался из горницы. Мишка хотел было предупредить его, чтобы помалкивал о случившемся, но все то же чувство начала движения к одиночеству первого лица заставило промолчать.

«Пусть знают! Пусть считают берсерком, пусть наконец имидж внучка сотника начинает сменяться имиджем Бешеного Лиса. Когда-то надо было начинать, вот пусть это и начнется сейчас! Хотя нет – первым шагом, наверно, был «расстрел» Сучка. Или штурм усадьбы Устина? Неважно! Движение уже началось, и останавливаться на этом пути нельзя – подомнут и сломают. Только вперед, как бы трудно ни было, какие бы потери на этом пути ни ждали. Только за тем, кто готов принять на себя этот крест, люди признают право руководить и простят многое… очень многое. Прадеда Агея, например, никто не посмел обвинить в убийстве прежнего сотника, потому что у него уже была соответствующая репутация. И проклятия тогдашнего попа он не боялся, потому-то никакого проклятия и не было».

То ли Мишка слишком глубоко задумался, то ли на кухне сразу нашлось все необходимое, но запыхавшийся Матвей появился на пороге как-то слишком быстро. К груди он прижимал закутанный в тряпье кувшин.

– Пои! – Мишка кивнул на лежащего монаха. – И так вроде бы отпускает, но лишним не будет. На ночь пусть остается здесь, я себе место найду, а ты за ним присмотришь.

– Угу. – Матвей склонился над монахом, поднося к его побледневшим губам чарку с питьем. – Выпей, отче, полегчает. Выпей, вот так, потихонечку, по глоточку, сейчас в груди потеплеет, дышать легче станет, кашель уймется. Давай-ка я тебе голову приподниму, удобнее будет. Вот так, хорошо, еще глоточек…

«Смотри-ка ты, начинает учиться успокаивающим голосом говорить, не зря его Настена хвалит, рано или поздно выйдет из Мотьки лекарь!»

Постепенно приступ пошел на убыль – кашель утих, отец Михаил задышал хоть и сипло, но ровно, синюшная бледность сменилась нездоровым румянцем, на лбу выступили бисеринки пота.

– Минь, пойдем отсюда, ему сейчас поспать бы…

– Нет!

– Минь…

– Заткнись! Мы недоговорили, ведь так, отче?

Монах не ответил и не открыл глаза, но было понятно, что он все слышит и понимает.

– Ну а раз недоговорили, то продолжим. – Мишка поднял опрокинутую лавку и уселся, чуть склонившись вперед, уперев правую ладонь в колено и отставив локоть в сторону. – Итак, отче, ты сказал, что тебе виднее, кого и когда крестить. – Старшина «Младшей стражи» сделал краткую паузу и гаркнул в полную силу: – Врешь!!!

От неожиданного крика Матвей вздрогнул так, что чуть не потерял равновесие, а у отца Михаила дрогнули веки, и стало заметно, что он, едва приоткрыв глаза, косится в Мишкину сторону.

– Виднее, что здесь, что в Ратном, только одному человеку! – продолжил Мишка, чеканя слова. – И человек этот не ты, а сотник Корней! Он посчитал нужным крестить язычников быстро, и приказ этот будет выполнен, желаешь ты этого или не желаешь! Сроку тебе – три дня, считая сегодняшний. Если послезавтра к вечеру обряд не будет проведен, ладья уйдет в Ратное без тебя, а ты пойдешь пешком через Нинеину весь! Потом сотник погонит тебя обратно, ты его знаешь – даже не задумается. А чтобы бодрости тебе придать, тетку Алену к тебе приставит!