Ричард улыбнулся.

– Она на тебя посмотрит, и мир перестает вращаться. Я знал, что она замужем, и главное, что она мужиков как перчатки меняет. Но я-то тоже не железный. Дураку понятно, что каждый дебил захочет стать великим актером, а не знаменитостью, если только ставки будут равны. Но они же не равны, правда? Потому что на весах еще чертова куча денег, и сиськи, и обалденная талия в придачу. И глаза, господи, какие глаза! И тут, старик, весы начинают склоняться в сторону кино, а потом просто переворачиваются. Нет, точно, имена наши написаны водой. Или коньяком. Если повезет, конечно.

Он повернулся к юноше и подмигнул. Паскаль уперся рукой в щиток.

– Кстати, о коньяке! Ты как, старичок? – Ричард глубоко вздохнул и продолжил: – Ну понятно, газетные ищейки мигом все разнюхали, и ее муж заявился в город. Дня четыре я злился, а потом решил вернуться к Ди, пусть хоть она меня утешит. Вообще-то, и двух недель не проходило, чтоб я к ней в дверь не постучал. Она – чистая душа… и умненькая. – Он покачал головой. – Ужасно, когда у хорошенькой женщины есть мозги. Когда она все понимает. Вот она бы точно с Ларри согласилась, я уверен. Сказала бы, что я только зря трачу свой талант на этот фильм. Она за меня очень переживала. Я понимаю, нечего было с ней связываться, такая хорошая девчушка не для меня, но… Себя не переделаешь, верно? Природа возьмет свое. – Ричард похлопал себя по карманам. – У тебя сигареты не найдется?

Паскаль вынул из пачки сигарету, прикурил. Ричард глубоко затянулся, выпустил через ноздри дым.

– Этот Крейн, тот, к которому Ди ходила, он только и годится, чтобы Лиз таблетками пичкать. Он же рассыпается на ходу! Они с Дином нарочно всю эту хрень про рак придумали, чтобы увезти Ди из города. Это кем же надо быть, чтобы девушке, которую тошнит по утрам, сказать, что у нее рак и она скоро умрет?! Ублюдки! Такие ни перед чем не остановятся.

Внезапно Ричард ударил по тормозам, машина подпрыгнула, как испуганный зверь, взвизгнули шины, и «альфа-ромео» вынесло с дороги на пятачок перед магазином.

– Ну что, старичок, выпить хочешь? Я хочу!

– Я есть хочу, я сегодня не завтракал даже.

– Ага. А денег у тебя случайно нет? А то я так распереживался, когда мы уезжали, что забыл прихватить кошелек.

Паскаль открыл конверт и протянул актеру тысячу лир. Тот рысью помчался в магазин. Вернулся он через минуту с двумя открытыми бутылками красного вина.

– Что за дыра, тут даже коньяк не продают, – сказал он, протягивая Паскалю вино и усаживаясь обратно за руль. Бутылку Ричард пристроил между ног. – Нам что теперь, виноградной мочой имена выписывать? Ну ладно, деваться-то все равно некуда. – Ричард отхлебнул из бутылки и тут заметил, что Паскаль его разглядывает. – Мой отец двенадцать пинт пива в день выпивал. У валлийцев дурная наследственность, так что я себя сдерживаю: пью, только когда работаю. – Он подмигнул. – Поэтому я всегда работаю.

Через четыре часа человек, сделавший Ди ребенка, допил обе бутылки и остановился, чтобы купить третью. Паскаль только диву давался, сколько в Ричарда влезало вина. Они припарковали «альфа-ромео» в порту Ла-Специя, и юноша уговорил рыбаков в таверне отвезти их в Порто-Верньону за две тысячи лир.

– Я, между прочим, сам из маленькой деревушки, – сказал Ричард, устраиваясь на скамейке старой моторки.

Было холодно и темно, дул сильный ветер. Паскаль поднял воротник. Капитан встал у руля и вывел лодку из бухты, окатив их брызгами с головы до ног. На свежем воздухе Паскалю еще сильнее захотелось есть.

Капитан не оглядывался на пассажиров. Так и стоял на носу, как изваяние, с покрасневшими от холода ушами.

– Наше пятнышко на карте называется Понтрхидифен. Это долина между двумя большими зелеными горами, а посреди деревни течет речушка, чистая, как водка. Это в Уэльсе. У нас там угольные шахты. Знаешь, как речка называется?

Паскаль ни слова не понимал из речи Ричарда.

– А ты подумай. Все очень логично.

Паскаль пожал плечами.

– Эйвон. Как в Стратфорде-на-Эйвоне. Про Шекспира слыхал? Смешно, правда?

Паскаль согласился, что смешно.

– Так, кто тут про водку говорил? Ага, я же и говорил. – Он грустно вздохнул и крикнул в спину капитану: – Эй, капитан! Кто же выходит в море всухую? Так нельзя! (Рыбак не оборачивался.) Этак и до бунта недалеко, что скажешь, Пат? – Ричард устроился на скамейке полулежа, поднял воротник, чтоб не дуло, и продолжил рассказ: – Нас, маленьких Дженкинсов, было тринадцать, и все как один настоящие спиногрызы. Я двенадцатый. Когда тринадцатый родился, мне было два года. Он мамашу и прикончил. Сил в ней больше не осталось, все детишки досуха высосали. Мне последнему хоть что-то досталось. А потом нас воспитывала сестра, Сесилия. От старого козла Дженкинса помощи особой ждать не приходилось. Ему было пятьдесят, когда я родился, и он был пьян в зюзю с первыми лучами солнца. Я его почти и не знал. Из наследства одна фамилия. А псевдоним – это от учителя в актерской школе, хотя я всем говорю, будто в честь Майкла Бёртона назвался. «Анатомия меланхолии», слышал, нет? Нет? Ну извини. Нет, это все я сам придумал. Бёртон. Дики Дженкинс был сопливым сусликом, а вот Ричард Бёртон… он… орел!

Паскаль сонно кивнул. Бормотание Ричарда, стук мотора и качка его совсем усыпили.

– Все мальчишки Дженкинсы пошли работать в ту же шахту. Только я один выбрался. Меня спас Гитлер. Подвернулся шанс поступить в летчики. Повезло. Я думал, я слепой как крот и меня не возьмут. Нет, взяли. Вот скажи мне, что надо говорить парнишке из такой деревни, если встретишь его в Оксфорде?

Паскаль пожал плечами. Он ужасно устал от этой болтовни.

– Надо говорить: а ну вали в свою шахту обратно!

Видя, что юноша не смеется, Ричард склонился к нему, пытаясь объяснить:

– Ты пойми, просто я… не то чтоб я из шкуры выпрыгивал… но я знаю, каково это, тут родиться. Я же не всегда был… ну, вот таким. Нет, я, конечно, многое уже позабыл. Стал мягче, расслабился. Но ощущение помню.

В жизни Паскаль не встречал такого болтуна. Когда юноша чего-то не понимал по-английски, он старался сменить тему. И сейчас решил применить ту же тактику, хотя бы для того, чтобы снова услышать собственный голос:

– Ричард Бёртон, а вы в теннис играете?

– Больше в регби. Жесткие виды спорта мне больше по душе. Я бы после Оксфорда пошел играть нападающим за университетскую команду, но всех артистичных юношей губит легкость, с которой им покоряются женщины. – Он задумался. – Мой брат, Ифор, был отличным регбистом. И я бы не хуже смог, если бы постарался. Или надо было в хоккей податься, там у всех подружки с большими титьками. Но мне показалось, что актерам больше дают. – Ричард снова окликнул рыбака: – Эй, кеп, точно ни капельки нету? И коньяку не найдется? – Рыбак даже не обернулся, и Ричард снова прилег на скамью. – Чтоб ты потоп вместе с корытом, старый пидор.