Вскоре Жанна быстро вошла к ней в комнату, неся в руках тарелку с голубцами и чашку чая. Плюхнула все это на тумбочку, проговорила жестко, не глядя на мать:

— Ешь. Я разогрела. Судно принести?

— Нет… — едва слышно выдавила из себя Елена Максимовна.

— Ладно, тогда я ухожу, меня Максим ждет. Скоро Марк с Марусей придут. До свидания.

Когда в комнату прилетел звук захлопнувшейся двери, Елена Максимовна прошептала запоздало:

— Погоди, Жанна… Так нельзя, ты не можешь…

Осознание происшедшего медленно входило в нее вместе с болью и колкой холодной изморозью. От холода было так страшно, что хотелось умереть. Наконец холод раскололся горячим слезным отчаянием, и тело сотряслось от первого спасительного рыдания. Так сильно и горько Елена Максимовна не плакала ни разу в жизни.

Наплакавшись, успокоилась. За окном по-прежнему слышался шорох дождя, ранние осенние сумерки вползли в комнату. Мясо-капустный запах, исходящий от тарелки с голубцами, неприятно щекотал ноздри, напоминал о пережитом разговоре-ужасе.

Вязкая дрема завладела проплаканным сознанием Елены Максимовны и утянула ее в сон…

* * *

Маленький Юлик сидел за столом, ел манную кашу, запивая ее молоком из чашки. Неуклюже двинул рукой и — о, ужас! — чашка полетела вниз, со стола, а молоко выплеснулось. Чашка словно застыла в падении, и лицо Юлика застыло с распахнутыми глазами, с открытым ртом, со щербиной после недавно выпавшего молочного зуба. Стоп-кадр, живая выпуклая фотография, в следующую секунду снова ожившая, — и чашка долетела до пола, разбилась, как полагается, прямо посреди белой молочной лужицы.

Хорошая чашка, кузнецовский фарфор. И вполне ожидаемое ощущение — жалко чашку. Ясное и четкое ощущение, хорошо прорисованное, требующее выхода. Нет, что за ребенок, ей-богу, руки-крюки!

Ладонь сама тянется вперед, чтобы дать подзатыльник. Но Юлик вместе со столом уплывает из-под руки, и надо сделать несколько дополнительных шагов…

Шаг, еще шаг. С каждым шагом Юлик все дальше, его не видно почти. Но перед глазами стоп-кадр, тот самый, — Юлик с распахнутыми от ужаса глазами, с открытым ртом, со щербиной после недавно выпавшего молочного зуба. Но собственная досада больше и объемнее, чем ужас Юлика, она требует утоления, причем немедленного. Надо сделать еще несколько шагов, не обращая внимания на стоп-кадр, который назойливо лезет в глаза. Надо… Только ноги не идут, будто их вообще нет.

Или их действительно нет?

Похоже, что нет. Страшно нагнуть голову, посмотреть вниз…

Елена Максимовна вздрогнула, проснулась в холодном поту. Глянула на часы — всего двадцать минут спала. Но сон такой яркий, такой объемный, с прописанными деталями. С чего вдруг привиделось, еще и чашка какая-то?.. Отродясь не было в доме никакой чашки кузнецовского фарфора. И посуду Юлик никогда не бил, всегда ел аккуратно. Подзатыльники получал — это да. Рука у нее была тяжелая, и Юлику, и Жанне, обоим, доставалось, особенно в первую досадливую секунду, когда Еленой Максимовной овладевал бесконтрольный порыв. А потом, когда отпускал, она и сама толком не помнила, что было в эту секунду. Ну да, всякое было. Наверное. А сами виноваты, не надо матери под горячую руку попадать! Мать и так вертится как белка в колесе, для вашего же блага старается, понимать надо!

И все-таки нехороший сон… Раньше бы и задумываться не стала, выбросила его из головы. Но теперь, в новых открывшихся обстоятельствах… Когда несчастья сыплются на голову одно за одним… Еще и откровения эти жестокие — «не люблю», «не хочу», «не могу»… Что это такое вообще — мать не любить, одинокую, беспомощную и больную? Вдвойне должны любить и вдвойне заботиться! Тем более если мать всю себя до конца…

Додумать привычно возмущенную мысль Елена Максимовна не успела — из прихожей послышалось шевеление, тихие голоса Марка и Маруси. Так же тихо идет кто-то по коридору в ее комнату.

В дверях обрисовалась Марусина тонкая фигурка, низкий с хрипотцой голос прошелестел в темноту:

— Вы спите, Елена Максимовна?

— Нет, я не сплю.

— А отчего света не зажигаете? Мы с улицы посмотрели — все окна темные. Вот и крадемся, чтобы вас не разбудить.

— Как прошла операция у дочки, Марусь?

— Ой, все хорошо! — радостно заговорила Маруся, оглянувшись назад. — Правда, по времени долго, мы чуть с ума не сошли. Я вся тряслась как осиновый лист, а Марк меня успокаивал, заставлял держаться в равновесии. Потом доктор к нам вышел, сказал, что больше волноваться не нужно, ребенок будет вполне здоров. Какое это счастье, если б вы знали!.. Такие простые слова, но сколько в них счастья. Ребенок будет здоров! Я и плакала, и смеялась, не могла эмоций сдержать. До сих пор не могу поверить, что не надо больше каждую минуту бояться…

— Ты хорошая мать, Маруся. Молодец.

— Ой, да что вы… Если бы не Марк… Он же все вопросы с медиками на себя взял.

— И все равно — ты хорошая мать. Ты переживала, ты волновалась, и я тебя очень хорошо понимаю. Я тоже очень переживала, когда мои дети болели… Тоже с ума сходила. Но я все сама, сама… Повезло тебе с мужем, Маруся.

— Да, мне повезло.

— А где Марк? Вы же вместе пришли? По-моему, я слышала его голос.

— Да, мы вместе. Он на кухню пошел с пакетами, мы по пути в супермаркет заскочили, вкусностей всяких купили, праздновать будем, Елена Максимовна! К Танечке все равно сегодня и завтра не пустят, она пока в реанимации, так положено после операции. Зато сказали, что потом дня три полежит, и можно будет забрать! А реабилитацию на месте провести можно! Я и не надеялась, что все так быстро решится!

— Да, очень быстро… Значит, вы скоро уедете?.. Жаль.

— А вы как себя чувствуете, Елена Максимовна? Жанна приходила?

— Да, она приходила. И Юлиан приходил. Но лучше бы они этого не делали. Они мне такого наговорили, такого… Я даже повторить не решусь. После такого и жить нельзя, лучше умереть.

Маруся замолчала испуганно, услышав ее сдавленное рыдание. Снова оглянулась, позвала тихо:

— Марк, ты где? Иди быстрее сюда.

Он тут же появился за ее спиной, спросил тревожным шепотом:

— Что случилось, Марусь?

Потом протянул руку, щелкнул выключателем. Елена Максимовна закрылась от яркого света, положив обе ладони на лицо, потом отвела их медленно. Ладони были мокрыми от слез, лица Маруси и Марка сначала поплыли в горячей пелене, потом взгляд стал четким, будто она смотрела сквозь линзу. Лицо Маруси было испуганным, лицо Марка смущенным, будто ему было неловко глядеть на ее слезы.

— Что с вами, Елена Максимовна? Почему вы плачете? Что-то случилось, да? — залепетала Маруся, делая шаг вперед.

Марк протянул руки, взял Марусю за плечи, проговорил успокаивающе, но довольно твердо: