— Зачем ты?.. Зря ты так, Жанна. Зря.

И снова — молчание. Многозначительное, недовольное, упрекающее. Молчание с выпуклой демонстрацией разочарования. Мол, мы же договорились, что ты умеешь быть мудрой и понимающей. И ты хотела быть мудрой и понимающей. Зачем ты все портишь, глупая?

Жанна отняла от уха телефон, выключилась из разговора. Телефон жалобно тренькнул, будто сожалея о случившемся. Маруся спросила тихо, с испугом:

— Что случилось, Жанна? На тебе лица нет.

Жанна, с трудом сдерживая слезы, махнула рукой. Сглотнула, попыталась растянуть губы в улыбке:

— Нет… Ничего не случилось такого, чтобы… Это я так…

Улыбка вышла дрожащей и жалкой, и слезы таки не удержались, полились из глаз, и Маруся испуганно протянула ей через стол салфетку. Жанна салфетку не взяла, закрыла лицо руками, затряслась в тихом отчаянном плаче.

— Погоди, я тебе воды дам, — снова засуетилась Маруся, подскакивая со стула.

— Не надо… Не надо воды! Я все, я уже успокоилась, не надо!

Жанна отняла руки от лица, глядела на Марусю отчаянно. Покачав головой, прошептала тихо:

— Он меня опять обманул. Он сейчас ужинает с другой женщиной, а потом… Сказал, в командировку поедет… Он об меня ноги вытирает, Марусь! Я не могу больше этого терпеть, не могу, сил моих больше нет!

— Так не терпи. Не надо. В чем дело-то? — наклонившись через стол, осторожно спросила Маруся. — Разве такое можно терпеть?

— Он… Он условие мне поставил.

— Какое условие?

— Ну, что мы живем вместе… Что поженимся потом, когда-нибудь. Но при этом я закрываю глаза на его свободу действий и всяческих передвижений.

— То есть на измены? Я правильно поняла?

— Да, Марусь, да.

— И ты согласилась на эти условия?

— Выходит, что согласилась. Я их приняла, с молчаливого согласия.

— Зачем, Жанна?

— Затем, что мне деться некуда, Маруся! Я как загнанный волк — и сзади флажки, и впереди флажки! Хотя какой я волк?.. Так, овца испуганная… Так сильно испуганная, что унижения, мне казалось, не чувствую. Я думала, пусть лучше унижение от Макса, чем жить рядом с мамой, бок о бок, постоянно, день за днем. Ты же не знаешь, что это такое, с ней жить всю жизнь! Да я просто не могу с ней жить, понимаешь? Я ее ненавижу!

— Не надо, Жанна, прошу тебя… Нельзя, она же мать!

— Ах, мать! А что ты знаешь про нашу мать? То, что тебе мог рассказать Марк про свое детство, — это еще цветочки… Он просто забыл, как она может в страхе держать! У нее особая энергетика, она тебя поглощает со всеми потрохами, делает абсолютно безвольной и несчастной! И при этом требует, чтобы ее любили. Требует совершенно искренне, как будто по-другому и быть не должно. Но разве можно заставить человека любить, скажи? Можно заставить его бояться, можно внушить ему обманчивое представление о любви, что-то типа стокгольмского синдрома, или еще как-то… Но нельзя вытребовать из человека искреннюю любовь, нельзя! А мама все время любви к себе требует! И это так ужасно, Марусь, ты даже не представляешь. Все переворачивается внутри от неприязни, от ненависти.

Она снова заплакала, тихо раскачиваясь на стуле и мелко содрогаясь плечами. Маруся не мешала ей, лишь глядела с изумлением и жалостью. Хотела было что-то сказать, но Жанна опередила ее, снова заговорила сквозь слезы:

— Да я бы ушла от Макса, не стала бы терпеть это унижение, но куда, куда я пойду? Квартиру снимать? Но для этого деньги нужны. А работа у меня пустяковая, сущие копейки платят. Я ведь даже специальности никакой не получила. Танцевала в кордебалете. Разве это специальность? В общем, запуталась я совсем.

— Вот именно, что запуталась, это ты правильно сказала! — неожиданно жестко произнесла Маруся, и Жанна отняла руки от лица, глянула на нее с удивлением. — И всегда будешь с путами на ногах по жизни передвигаться, если сама себе не поможешь!

— Как? Как я себе помогу? — икнув, спросила Жанна.

— Для начала уйди от этого Макса, если он тебя унижает. Потому что это повторение пройденного, неужели ты этого сама не видишь? Он же тобой манипулирует, как мама! Он внушает тебе те правила, которые удобны ему. А ты их принимаешь. Нельзя терпеть и принимать в себя чужую волю, чужое небрежение, ты же не помойный контейнер. А ты привыкла, смирилась, ты не умеешь строить отношения по-другому. Ты приняла и усвоила стереотип отношения к себе. Мама породила этот стереотип, а ты его сделала внутренним законом. А теперь поди-ка избавься от него.

— Да, это очень трудно, ты права, Марусь. Наверное, даже невозможно.

— А надо, Жанна, надо! Пока не избавишься от него, всегда будет так! Ты сама должна… Но для этого необходим первый шаг, и на него надо решиться. И не придумывай для себя всякие трусливые обстоятельства, ничего в этой жизни невозможного нет.

— То есть?.. Ты мне предлагаешь бросить Макса и жить вместе с мамой, да? Но я не могу, не могу… Я…

— Да, я уже слышала, ты ее ненавидишь. И это тоже твое защитное и трусливое обстоятельство, не более того. И знаешь, что я тебе еще хочу сказать, милая моя несчастная Жанна.

Маруся замолчала, внимательно разглядывая собственные ладони, будто сомневалась, продолжить начатую фразу или нет. Потом поморщилась, вздохнула и вытолкнула из себя с неохотой:

— Знаешь, за что я сидела? Я ведь мужа своего убила. Как так получилось — не буду рассказывать, это долгая история, да и не хочу, в общем… И я знаю, что убийство — это большой грех. Я грешница, и мне с этим знанием всю жизнь придется жить. Но мать ненавидеть — это такой же грех, Жанна. С той лишь разницей, что за него в тюрьму не сажают. Но вот слушаю я тебя и думаю — лучше уж отсидеть, чем так…

Жанна сидела тихо, даже не всхлипывала. Потом глянула исподлобья и смотрела долго, напряженно думая о чем-то своем. А через минуту прошелестела едва слышно:

— Да, ты права, Марусь. Да, я все поняла. Надо с себя начинать.

— Что ж, я рада была хоть чем-то тебе помочь. Правда рада, ты мне не чужой человек. И Марик, я думаю, тоже захочет тебе помочь.

— Как? Как он может мне помочь?

— Ну, хотя бы тем, что маму твою увезет.

— Куда?

— К нам домой. Дом у нас большой, всем хватит места. Я думаю, он уже такое решение принял. Я чувствую, когда он принимает какое-то решение, я ни разу в нем не ошиблась. Потому что люблю и верю ему, как самой себе. И ты — хотя бы начни себе доверять. Хотя бы начни! Шаг за шагом, шаг за шагом. Глядишь, и выкарабкаешься на волю. И хватит плакать, лучше помоги мне стол накрыть, ужинать пора.

…В комнате за закрытой дверью тоже продолжался трудный разговор. Елена Максимовна перекатила голову по подушке, прикрыла глаза ладонью:

— Нет, нет, Марк… Не о чем говорить, я не смогу принять твое предложение. Да, у меня ужасная жизненная ситуация, ты прав. Но это невозможно, то, что ты предлагаешь! И я уже объясняла тебе. И могу еще раз повторить. Как я могу принять твою помощь, если знаю, что когда-то поступила с тобой подло? Я вычеркнула тебя из жизни, я даже не знала, жив ты или нет. И теперь это знание ожило, оно мучит меня, оно угрызает меня, доводит до ярости! Прямо достоевщина какая-то, честное слово…