— Милая, — услышала я у своего уха, — ты забываешь, что я доктор. Подумаешь, болезнь, не видали мы больных, что ли? Отвечай на здоровье и ни о чем не думай. Теперь все будет хорошо.

Я немного отстранилась, но только затем, чтобы проверить объятие, в который раз уже. Оно было идеальным, вот что, — если, конечно, бывают на свете идеальные объятия.

— Да, и вот что: я давно не был у Профессора, с тех пор, как ты угодила в больницу с аппендицитом. Мне звонила на днях его жена, и я сказал, что бывать у них больше не смогу. Я знаю, это не очень-то вежливо, особенно вот так, без объяснений, но зато честно.

На следующий день я сказала хозяевам квартиры, что снимать ее больше не буду, пусть ищут новых жильцов. Вещи мои мы с ним перевезли к нему на такси в тот же день.

А еще через неделю ко мне в редакционную комнату заскочил приятель, который недавно ушел на какое-то новое телевидение — я толком и не знала, на какое. Посидел недолго, выпил чаю, мы поговорили о том о сем, а потом он выманил меня в коридор.

— Слушай, там классно. Что ты сидишь здесь, в этой дыре?

— Это в телецентре-то?

— А что телецентр? Конечно, дыра. Настоящее телевидение сейчас не тут делается. У нас там, конечно, таких помещений и в помине нет, зато какой драйв! Но и помещения будут потом, увидишь. Короче, приходи, попробуешься. Я уже сказал, что у меня на примете есть классный редактор.

Почему бы и нет, подумала я, и в первый же свой выходной позвонила по телефону, который он мне оставил. Решительный голос на том конце трубки мог с успехом принадлежать человеку, который только что выпрыгнул из окна горящего дома. Ох уж эти службы новостей с их вечными трагедиями и беготней наперегонки. Я еле успела сказать свою фамилию и предупредить, что сегодня к ним приеду, — а он уже отключился.

Настоящее телевидение, как назвал его мой приятель, делалось чуть ли не на чердаке: то есть один этаж был нормальный, хотя и выглядел так, как будто его вчера разгромили, а на второй надо было подниматься по железной лестнице. Как они тут с камерами бегают? — подумала я. Но все камеры, как выяснилось, были на нижнем этаже, наверху сидели редакторы и корреспонденты. Туда меня и отправили, знакомиться с начальством.

Ничего похожего на кабинеты не было. Человек пятнадцать сидели на небольшом пространстве, без всяких перегородок, за столами, которые примыкали друг к другу вплотную. Курили все! Да, подумала я, долго мне здесь не продержаться.

— А, точно, она же не курит, — сказал мой приятель седоватому человеку, который, по моим прикидкам, был здесь главным.

— Не проблема, — пожал тот плечами, — вон Верещагин у нас тоже не курит. Ничего, работает себе. — И он кивнул головой в угол, где за столом, уткнувшись в газеты, сидел мрачный человек в очках.

— Простите, вы сказали — Верещагин?

Видимо, я произнесла это слишком громко. Человек по фамилии Верещагин услышал, оторвался от газет, буркнул:

— Чего надо?

Дружелюбием тут не отличались.

— Познакомься, наш новый редактор, — сказал ему мой приятель.

— Э, минуточку, не торопись! — тут уж я запротестовала.

— А чего волынку тянуть? Тебе же у нас нравится?

— Подожди, я должна посмотреть, попробовать. Подумать, наконец.

— Вот и оставайся, и пробуй, а думать тут нечего. Составите с Верещагиным партию ненавистников курева, глядишь, и мы меньше дымить будем.

Верещагин из угла кивнул мне — давай, мол, я согласен. И я осталась.

Поздно вечером, когда закончился их последний на сегодня выпуск новостей и волшебная коробочка студии, какой она выглядела под софитами, превратилась в конуру, где еще и табачищем воняло, я позвонила Доктору. То есть теперь уже почти домой.

— Скоро вернусь. У меня тут есть интересное предложение, надо поговорить.

Вообще-то они хотели ответа прямо сейчас, но это уж дудки, сказала я — не им, себе. Я решила, что посоветуюсь с Доктором. А пока пошла к метро. Грязь кругом была непролазная, у входа в подземку сидели двое нищих, один с длинными седыми космами, в ватнике. Сердце дрогнуло. Глупо, и не похож совсем. Я поспешила зайти в метро.

На эскалаторе снова вспомнила: Верещагин, надо же. Потом, в суете, я и думать о нем забыла, а сейчас вернулась к этой странной детали дня, которой никому в мире не могла бы объяснить, кроме одного-единственного человека. Зато он наверняка понял бы и не стал крутить пальцем у виска. Жди, вспомнила я вдруг, всматривайся в знаки, тебе всё покажут.

Когда Доктор открыл мне дверь, я с порога сказала ему:

— Знаешь, я согласна.

Он засмеялся, и я не сразу заметила, что он прикрывает лицо рукой.

— Чего ты смеешься? Я о новой работе! — в это время я ставила сумку на тумбочку и снимала сапоги. Потом оглянулась. Доктор по-прежнему закрывал рот ладонью.

— Милая, не смотри на меня пока, а?

— Да что это еще такое? — я отвела его руку от лица.

Доктор был прав: лучше бы мне не смотреть. На месте губ было что-то бесформенное, отекшее, со следами крови.

— Я же тебе говорил, не смотри… Да успокойся ты, ничего особенного!

Он еще пробовал улыбаться, но выглядел при этом диковато.

— Где ты так? Упал? Разбился? Поехали в больницу, скорее.

Доктор опять засмеялся:

— Какая еще больница? Я продезинфицировал. Само заживет. Ну, разве что шрамик на губе останется. На память — как меня били за тебя. Чем не знак отличия?

Я думала, что ослышалась. Как это — били?

— Кто?

— Похоже, муж твой.

Математик? Я и думать о нем забыла.

— Нет у меня никакого мужа. Мы развелись. И вообще, он не может драться, это исключено!

— Еще как может. Ждал меня во дворе, подошел, еще спросил вежливо — вы такой-то? — поправил очки и набросился. Бил и повторял: это тебе за нее. За тебя то есть.

О господи.

— И что ты?

— Ничего. Стоял. Пытался заслоняться. Как видишь, получилось не очень, — он опять попробовал улыбнуться. — В общем, стою как дурак да еще и говорю ему: успокойтесь, успокойтесь… Потом к нам от подъезда кто-то пошел, он увидел и убежал.

Нет, Доктору определенно было весело. Меня это даже разозлило: чему тут радоваться? Я так и спросила.

— А что, собственно, траур устраивать? — Доктор стер платком сукровицу, которая стекала по подбородку. — Лучше повтори мне, что ты согласна.

Я обняла его — так крепко, как могла, но и так, чтобы не задеть разбитое лицо.

— Говорю же тебе, это я про новую работу.

— Но ведь на это ты тоже согласна.

Он не задавал вопроса, поэтому мне не пришлось отвечать. Все и так было ясно.