Шрифт:
Интервал:
Закладка:
За три дня до концерта я сказала Доктору, что пойду. Он помолчал.
— Что ж, в конечном счете, я всегда знал, что так оно и будет. Конечно, иди. Хочешь, чтобы я пошел с тобой?
— Нет, я сама. Спасибо тебе.
Он ни о чем меня больше не спрашивал.
На следующий день я застала на работе Верещагина в приподнятом настроении:
— Ну что, мы премию получили!
— Нобелевскую? — спросила я мрачно, растирая плечо.
— Почти. За свободу прессы, международную. Надо лететь в Прагу, получать.
— Отлично, — я в этот момент включала свой компьютер.
— Тебе в Прагу надо лететь, говорю, — повторил Верещагин, и я только теперь уловила слово «тебе».
— Когда?
— Завтра. Вручение послезавтра.
Это был день, когда в Большом зале играли Кончерто гроссо.
— Нет, я не полечу. Исключено.
— Полетишь как миленькая! — заорал Верещагин. Но потом, увидев мое лицо, понизил тон: — Слушай, я знаю, у тебя сейчас со здоровьем проблемы и всё такое, но они хотят только тебя. Думаешь, я не слетал бы в Прагу? Да с дорогой душой! Но это их требование: чтобы была ты. Мне тут начальство уже обзвонилось, пойдем. Проси бизнес-класс, на эконом не соглашайся, — он подмигнул мне.
Я в этот момент думала только об одном: я не попадаю на концерт.
Когда мы с Верещагиным вышли от начальства, я уже все решила.
— Слушай, я лечу, тут уж никуда не деться, но ты должен мне кое-что пообещать.
— Валяй, я сегодня добрый.
Я отыскала анонсы на неделю, нашла нужную строчку, обвела ее красным фломастером.
— Обещай мне, что ты отправишь сюда съемочную группу. Что они сделают репортаж и его дадут в новостях, когда меня не будет.
Верещагин глянул в анонсы.
— Слушай, имей совесть! Чтобы я потратил съемочную группу на эту муть?! В жизни никогда!
— Ах, так? Тогда я никуда не лечу. И скажу начальству, что это ты во всем виноват.
Он еще раз прочитал анонс, пулеметно выругался.
— Да что это такое-то? Что за автор? Его хоть кто-то знает?
— Поверь мне, Верещагин, он гений. И пишет гениальную музыку. Это нас с тобой забудут назавтра, как только мы перестанем мелькать на экране, а он останется. И к тому же обрати внимание, как называется этот его Кончерто гроссо. «Верещагин»! — это был мой последний аргумент.
— А с чего вдруг название такое? — прищурился Верещагин. Он во всем и всегда видел подвох и заговор.
— Долго объяснять. Поищи в Интернете, почитай книжку, тебе пригодится для саморазвития. Так мы договорились?
Я видела, что он убить меня готов, но знала, что беспокоиться не о чем: все будет сделано. Вот почему я работала с Верещагиным.
— Попроси корреспондента, который туда поедет: пусть оставит мне все, что снимет, — это последнее, о чем я его попросила.
Вот здесь он посмотрел на меня уже с подозрением.
— Этот композитор знакомый твой, что ли?
— Вроде того. Всё, Верещагин, давай работать.
Я подумала еще, не оставить ли съемочной группе книжку, чтобы они отдали ее Профессору, без всяких объяснений, но потом поняла: нет. Я хочу сделать это сама. Потом, когда-нибудь.
В Праге у меня не было ни минуты свободной: на два дня, кроме церемонии вручения премии, мне запланировали еще шесть или семь встреч. Все хотели знать, что у нас там происходит, в городе. Я надеялась, что в день концерта, когда в Большом зале будет играть Кончерто гроссо, я хотя бы посмотрю вечерние новости в гостинице, но не тут-то было, вечер тоже был занят. А наутро надо было вылетать обратно.
В аэропорту, когда я ждала самолета, мне пришло сообщение от Верещагина: «Сделано. Репортаж про гения тебя ждет». Можно было, конечно, залезть на сайт телеканала и все посмотреть прямо сейчас, но мне не хотелось спешить. В каком-то смысле спешить больше было некуда.
Встречала меня редакционная машина, а Доктор ждал дома. Дочка была на репетиции, у них в музыкальной школе надвигались выпускные экзамены. Я сразу увидела, что Доктор хочет мне что-то сказать, он никогда не умел это скрыть.
— Что?
— Нет, ничего. Я не люблю, когда ты уезжаешь, ты же знаешь. Даже на два дня.
Да, это я знала, но не это же он хотел мне сказать.
— И все-таки?
— Может быть, тебе будет интересно. Я сходил вчера в Большой зал, на концерт.
Его-то я об этом точно не просила.
— И как?
Он помолчал.
— Знаешь, это гениальная музыка. Я не ожидал, правда. И там, ближе к концу уже, есть такой фрагмент… никогда не могу запомнить названия частей в этих длинных концертах… но вот этот фрагмент будут играть потом все оркестры мира. Это портрет, и я точно знаю чей.
Я потерла плечо, оно сильно ныло после перелета.
— Скажи, а какой он сейчас?
Доктор помолчал.
— Не знаю, я сидел далеко. Видел только, как он выходил в конце на поклоны. Кажется, не сильно изменился.
И потом, после паузы:
— Бедный… Бедный, бедный…
На следующий день я отсыпалась, а потом вышла на работу. Коллеги после утренней летучки хотели было устроить чай — надо же было отметить нашу премию, за которой меня отправляли в Прагу, — но Верещагин так на всех нас посмотрел, что чай пить расхотелось.
— А поработать вы не хотите сегодня? — Он умел поднять настроение с утра, этот Верещагин.
Все разошлись, мы с ним сидели за своими компьютерами, просматривали новости.
— Да, ты же просила оставить тебе отснятый материал из консерватории! Так мы оставили. Сказать где?
— Ага, давай, после выпуска вечером посмотрю.
Новости меня уже затянули. Прерываться не хотелось, тем более не хотелось смотреть второпях, между делом репортаж о Кончерто гроссо. Я долго ждала, еще полдня можно было подождать. «Со временем ты всё поймешь» — услышала я голос Профессора — так, как будто он сказал это из-за соседнего стола.
В середине дня, после второй летучки, когда картина нашего выпуска почти уже выстроилась, оставались детали, я вышла за кофе. Можно было и отправить кого-нибудь, но мне хотелось пройтись. Вернулась я минут через двадцать, и мне сразу что-то не понравилось в Верещагине. Он сидел, уткнувшись в экран, а когда я вошла, посмотрел на меня, как мне показалось, смущенно. Это было так на него не похоже, что я встревожилась.
— Ты чего? — я поставила кофе на стол, один себе, один Верещагину, мы пили с ним одинаковый, черный, без молока и сахара.