вас желанием познать наше величие, наши церемонии и свод законов, каковые настолько отличаются от ваших, что даже ваш посланник не сумел усвоить их хотя бы в малой степени, вам следует осознать, что вы не сможете пересадить наши нравы и обычаи на свою чужеземную почву»[521]. С этим Маккартни и отбыл обратно в Лондон.

Нечестно было бы называть эту встречу, у которой изначально не было шансов на успех, эпическим провалом. Вместо того чтобы навести мосты, дипломатическая миссия Маккартни показала, сколь широка пропасть между Китаем и Западом. Хотя сегодня Пекин и мировые столицы ведут торговлю и поддерживают дипломатические отношения, фундаментальные различия между двумя древними политическими системами сохраняются. Глобализация сглаживает противоречия, но не устраняет исходные противоположности.

Столкновение цивилизаций

Ровно через двести лет после посольства Маккартни американский политический исследователь Самюэль Хантингтон опубликовал в журнале «Форин эфферс» свою знаменитую статью «Столкновение цивилизаций?». Он утверждал, что основным источником конфликтов в мире после холодной войны будет не идеология, не экономика и не политика, а культура. «Столкновение цивилизаций, – предсказывал Хантингтон, – будет доминировать в мировой политике»[522]. Это утверждение Хантингтона вызвало шквал яростной критики. Ведь статья появилась в эпоху политической корректности, в рамках которой большинство ученых стремилось в своих исследованиях максимально затушевать различия между цивилизациями или культурами. Рецензенты оспаривали концепцию Хантингтона и ставили под сомнение наличие границ между цивилизациями.

Тем не менее за годы, прошедшие после публикации статьи, политическое и политологическое сообщества включили эту, по-прежнему трудную для восприятия, концепцию цивилизации в исследования войн, в частности продолжавшейся войны западных демократий с исламскими террористическими группировками наподобие «Аль-Каиды» и ИГИЛ. В меньшей, но все равно ощутимой степени статья также оказала влияние на мышление политиков, военных планировщиков и ученых, которые изучают американо-китайские отношения и риски насильственного конфликта между двумя сверхдержавами.

Хантингтон определял цивилизацию как структуру, составляющую наиболее широкий уровень культурной организации. «Цивилизация есть наивысшая культурная группировка людей и широчайший уровень культурной идентичности, которым располагают люди, отличающая человечество от прочих живых существ, – писал он. – Цивилизацию образует совокупность общих объективных элементов, таких как язык, история, религия, обычаи, институты, и субъективных самоидентификаций». Цивилизации могут охватывать ряд национальных государств или всего одно, могут накладываться на другие цивилизации или включать в себя подцивилизации». Согласно Хантингтону, Китай и несколько других государств образуют «конфуцианскую» цивилизацию, тогда как Соединенные Штаты Америки наряду с группой стран составляют «западную» цивилизацию. Признавая, что «линия раздела между цивилизациями редко бывает четкой», Хантингтон, тем не менее, утверждал, что такая линия непременно существует[523].

Он ни в коем случае не исключал будущих насильственных конфликтов между группами в рамках общей цивилизации. Его точка зрения скорее заключалась в том, что в мире после холодной войны цивилизационные линии раздела не исчезают вследствие глобального движения в контексте либерального мирового порядка, вопреки мнению бывшего ученика Хантингтона, политического исследователя Фрэнсиса Фукуямы, изложенному в статье «Конец истории?» (1989)[524]. Наоборот, эти линии становятся более четкими. «Различия вовсе не обязательно провоцируют конфликт, а конфликт не обязательно подразумевает насилие, – допускал Хантингтон. – Однако на протяжении столетий именно различия между цивилизациями порождали самые длительные и наиболее жестокие конфликты»[525].

Хантингтон стремился опровергнуть для читателей западный миф об универсальных ценностях, по его словам, не просто наивный, но враждебный другим цивилизациям, в частности, конфуцианской, ядром которой является Китай. «Само представление о возможности универсальной цивилизации принадлежит Западу, оно прямо противоречит партикуляризму большинства азиатских обществ и их приверженности качествам, отличающим один народ от другого», – писал он[526]. Запад полагает, что базовый набор убеждений и ценностей, включая индивидуализм, либерализм, равенство, свободу, главенство закона, демократию, свободные рынки и отделение церкви и государства, должен разделяться всем человечеством. Напротив, азиатские культуры лелеют уникальные наборы ценностей и убеждений, которые отличают их от прочих народов.

В существенно расширенной книжной версии своей статьи, увидевшей свет под названием «Столкновение цивилизаций и передел мирового порядка», Хантингтон определяет пять ключевых отличий западного и конфуцианского обществ. Во-первых, отмечает он, конфуцианские культуры отражают этос, который подчеркивает «ценности власти, иерархии, подчиненности личных прав и интересов, важность консенсуса, нежелательность конфронтации, «сохранение лица» и верховенство государства над обществом и общества над личностью». Он указывает на контраст между этими взглядами и американскими ценностями «свободы, равенства, демократии и индивидуализма». Кроме того, по мнению Хантингтона, американцам свойственны «склонность не доверять правительству и противостоять власти, принцип взаимозависимости и взаимоограничения законодательной, исполнительной и судебной властей, поощрение конкуренции, возвеличивание прав человека»[527].

Хантингтон также отмечает, что ведущая конфуцианская культура, то есть Китай, определяет идентичность через расовые признаки: «Китайцы – …это люди одной расы, крови и культуры». Сознавая провокативность этого тезиса, он пишет, что «для жителей Китая и тех людей китайского происхождения, кто живет в не-китайских обществах, «проверка зеркалом» становится проверкой того, кем они являются: «Подойди к зеркалу и посмотри на себя», – вот напоминание ориентированных на Пекин китайцев тем соотечественникам, кто старается ассимилироваться в зарубежных странах». Такая концепция китайской культуры оказывается одновременно невероятно узкой и чрезвычайно экспансивной, поскольку она побуждает правительство КНР считать, что «люди китайского происхождения, даже с другим гражданством, являются членами сообщества и посему в некоторой мере подвластны китайскому правительству»[528].

В соответствии с этим толкованием Хантингтон утверждает, что трактовка Китаем внешних сношений является, по сути, развитием концепции внутреннего порядка. Оба порядка, внутренний и внешний, отражают конфуцианское представление о гармонии, достигаемой через иерархию, – с лидером Китая на вершине. Как говорил Конфуций, «на небе не бывает двух солнц, а на земле не может быть двух императоров»[529]. Но, проецируя свой внутренний порядок вовне, Китай испытывает при этом почти инстинктивное недоверие к любому внешнему вмешательству в его внутренние дела. Как показала неудачная миссия Маккартни в XVIII столетии, задолго до столетия унижения, китайцы опасались чужестранцев, что высаживались на их землю. Они запрещали чужакам учить китайский и селиться среди местного населения. Отголоски таких подозрений сохраняются по сей день. Американский историк Крэйн Бринтон сумел передать эту глубину чувств в своей книге «Анатомия революции»: «Нам, американцам, еще долго будут припоминать табличку в шанхайском парке – мол, собаки и китайцы не допускаются»[530]. А одному из моих коллег заместитель мэра Шанхая сказал, что поймет, что Китай снова разбогател, когда у каждой семьи верхушки среднего класса в Шанхае появится американский дворецкий. По мнению Хантингтона, эта память о прошлом уверенно ведет «китайских государственных деятелей и ученых к убеждению в том, что Соединенные Штаты Америки пытались разделить Китай территориально, разрушить его политически,