и стали делать все возможное»[556]. В так называемых «Соединенных Штатах Амнезии»[557] каждый день начинается с чистого листа, а всякий кризис считается «беспрецедентным». Сколь разителен контраст с институциональной памятью китайцев, которые убеждены, что ничто не ново под луной.

По мнению китайцев, многие проблемы подлежат разве что наблюдению, а каждое решение неизбежно порождает новые проблемы. Поэтому вызовы долгосрочны и итеративны. Проблемы, с которыми страна сталкивается сегодня, порождены процессами, что развивались в прошлый год – или прошлое десятилетие, или даже столетие. Новые политические действия, совершаемые сегодня, просто оказывают влияние на продолжающуюся эволюцию. Например, с 1949 года Тайванем правят те, кого в Пекине считают беглыми китайскими националистами. Китайские лидеры неизменно настаивают на том, что Тайвань остается неотъемлемой частью Китая, они готовы реализовывать долгосрочную стратегию, рассчитанную на укрепление экономических и социальных связей, чтобы медленно и неуклонно интегрировать остров с материковым Китаем.

Разрыв между США и Китаем, наиболее актуальный для ловушки Фукидида, возникает из конкурирующих концепций мирового порядка. Китайцы верят в гармонию через иерархию, как дома, так и за рубежом. Отношение Пекина к собственным гражданам показательно для понимания того, как Китай может относиться к другим народам, когда сделается доминирующей мировой державой. Демократические идеалы Америки до сих пор включаются в международную политику США постольку-поскольку. С одной стороны, американцы стремятся к международному главенству закона, то есть к реализации фактического внутриамериканского приоритета законности. С другой стороны, они признают реалии силы в глобальных гоббсовских джунглях, где лучше быть львом, чем ягненком. Вашингтон часто пытается примирить эту напряженность, рисуя мир, в котором Соединенные Штаты Америки являются «доброжелательным гегемоном», действуют одновременно как законодатель, полицейский, судья и жюри присяжных.

Американцы призывают другие страны принять «основанный на правилах международный порядок». Но с точки зрения китайцев этот порядок предусматривает, что правила диктуют американцы, а все прочие лишь подчиняются приказам. Бывший председатель Объединенного комитета начальников штабов Мартин Демпси столкнулся с предсказуемым негодованием со стороны Китая. «Что меня всегда восхищало в китайцах, так это их умение, когда бы мы ни обсуждали международные стандарты или международные правила поведения, непременно подчеркнуть, что эти правила принимались, когда Китай отсутствовал на мировой арене, – вспоминает Демпси. – Теперь они вернулись на эту арену, а потому ранее принятые правила должны быть пересмотрены с их участием».

Если Хантингтон прав – а я считаю, что он прав, – эти цивилизационные различия нарастают, а вовсе не сглаживаются, и превращаются в потенциальные источники конфликтов. Нынешним государственным деятелям Китая и Соединенных Штатов Америки следует проявлять умеренность в планировании грядущих достижений. Недоразумение возникает мгновенно, а вот сочувствия и консенсуса добиваться непросто. В глобализированном мире, в эпоху моментальных коммуникаций и скоростных перемещений, на фоне которых миссия Маккарти словно состоялась в каменном веке, «столкновение цивилизаций» способно формировать не только будущую дипломатию, но и ход войны.

Стратегический конфликт культур

Формируя американскую политику по отношению к Китаю, американские государственные деятели, от Генри Киссинджера и Брента Скоукрофта до советника президента Обамы по национальной безопасности Тома Донилона, отмечали ту характерную особенность, которая свойственна их китайским коллегам, когда встает вопрос об использовании военной силы. Решая, когда и как атаковать противников, китайские руководители по большей части проявляют рациональность и прагматизм. То есть «логика ситуации» является для них наилучшим справочником, где следует искать ответы по поводу того, возможно ли удержать Китай от военных действий против США, и по поводу того, как он отреагирует на угрозы или на прямое нападение. Впрочем, разработчики политики и аналитики выделили еще пять признаков поведения Китая, которые дополнительно уточняют вероятное стратегическое поведение КНР при конфронтации.

Во-первых, как на войне, так и в мирное время китайская стратегия беззастенчиво опирается на realpolitik, она лишена каких бы то ни было «обременений» ради рационализации поведения страны с точки зрения международного права или религиозных норм. Это позволяет китайскому правительству проявлять, если угодно, беспощадную гибкость, поскольку оно практически не сталкивается с ограничениями исходных императивов и в значительной степени невосприимчиво к критике и критикам, упрекающим китайцев в непоследовательности. Например, когда Генри Киссинджер прибыл в Китай, он обнаружил, что собеседники нисколько не привержены идеологии, зато чрезвычайно ревностно блюдут национальные интересы Китая. Тогда как в 1973 году Никсон и Киссинджер считали необходимым достижение компромисса, чтобы закончить войну во Вьетнаме «достойным миром» и обеспечить «спокойный промежуток» ради умиротворения возбужденного американского общественного мнения, Мао вовсе не требовалось притворяться, будто при установлении дипломатических отношений с капиталистической Америкой во имя укрепления позиций коммунистического Китая в конфликте с Советским Союзом он так или иначе продолжает поддерживать международное социалистическое движение.

Этот прагматический подход к международной политике, быть может, обеспечивает КНР преимущество перед Соединенными Штатами Америки, и наверняка такое преимущество гарантирует Китаю его упорное холистическое мировоззрение. Китайские планировщики считают, что все на свете взаимосвязано. В традиции Сунь-цзы контекст, в котором развивается стратегическая ситуация, имеет решающее значение, поскольку он определяет «ши» этой ситуации. Это слово невозможно однозначно перевести на западные языки, но наиболее точным вариантом будет «потенциальная энергия», «импульс», присущий любой ситуации в конкретный момент времени. Термин охватывает географию и ландшафт, погоду, баланс сил, внезапность, боевой дух и многие другие элементы. «Каждый фактор влияет на прочие, – объясняет Киссинджер, – порождая едва уловимые колебания импульса и обеспечивая относительное преимущество»[558][559]. Потому опытный стратег проводит большую часть времени в терпеливом наблюдении и «отслеживает изменения стратегического ландшафта», а действовать начинает, только когда они «находятся в оптимальном соответствии». Затем, когда «действие – движение спускового механизма арбалета»[560] (цитируя Сунь-цзы), он быстро наносит удар, устремляясь «вниз по склону» с импульсом, который кажется неудержимым, сокрушает своего противника как «точильным камнем разбиваешь яйцо». Для беспристрастного наблюдателя результат представляется неизбежным. Как пишет синолог Франсуа Жюльен, если действия мастера-стратега «предприняты в идеально выбранный момент, они даже не улавливаются: процесс, который ведет к победе, предопределен заблаговременно»[561][562]. Или снова вспомним Сунь-цзы: «Стратегическое преимущество в войне подобно круглому камню – валуну, который стремительно несется с горы высотой тысяча саженей»[563].

Для китайских стратегов война есть прежде всего психологическое и политическое состояние; сугубо военная кампания видится второстепенной задачей. В китайском мышлении восприятие противником фактов может быть столь же важным, как и сами факты. Создание и поддержание образа цивилизации, столь превосходящей прочие, что она является «центром вселенной», например, удерживает врагов от вызовов китайскому могуществу. Немалые размеры китайской экономики в сравнении с другими экономиками тоже играют определенную роль в подчинении соседей – к примеру, через разрешение