Бабуся сидела на крыльце в специально вынесенном резном полукреслице. Чуть позади, по правую руку ее, важно стоял Федька Блин, дальше, в сенях, бестолково бегали девки.

– Ну? – завидев Митьку, умильно улыбнулась бабуля. – И подойди-ка поближе, отроче!

Митька сделал шаг вперед, не доходя крыльца, поклонился:

– Дай Бог здравьица!

– Да Бог-то дает, дает, – хрипловато расхохоталась Свекачиха. – А ты не стой под крыльцом, иди ближе, вот так…

Митрий поднялся к самому креслу, поклонился… Бабка цепко ухватила его рукою за подбородок:

– Не дрожи, отроче… Дай-ко хоть посмотрю на тебя.

Взгляд у Свекачихи оказался неприятный, оценивающий, словно у конокрада, глаза бесцветные, рыбьи. А в остальном – бабуся как бабуся. Опрятная такая старушечка.

– Так чьих будешь, паря?

– Введенский…

– Угу… беглый, значит…

– Да я…

– Цыть! – Свекачиха притопнула ногой, обутой в изящный красный сапожок. – Когда я говорю – слушай, не перебивая. И не пасись! Что беглый – оно и к лучшему. Я верных людей не выдаю… А вот уж ежели не будешь верным, – старуха почмокала губами, – Коркодилу велю отдать на растерзание! Ты, чай, видал Коркодила-то?

– Да видал…

– Худ ты больно. А так – пригож. Сиротинушка, значит… То тоже неплохо. Не знаю, что с тобой посейчас и делать? Откормить, что ли? А, ладно… Инда, с Онисимом хочешь быть?

– С ним.

– Ну, будь, – Свекачиха наконец отпустила подбородок парня. – Понадобишься – кликну.

Не глядя больше ни на кого, поднялась с кресла и, повернувшись, скрылась в избе. Федька Блин поклонился вослед хозяйке и, обернувшись, выругался:

– Чего тут стоите, зенки таращите? Идите работайте. На сегодня с вас – по две деньги.

– Это всего четыре получается? – нехорошо скривился Жила. – А всегда вполовину меньше было!

– Что было, то быльем поросло, уразумел, паря?! – Подойдя ближе, Федька сунул к самому носу Онисима красный мосластый кулак. – Чуешь?

Вздохнув, Онисим, а следом за ним и Митька покинули двор бабки Свекачихи и направились к Большому посаду. Шли молча – да и чего было болтать? И без всяких лишних вопросов все с Онисимом Жилою было предельно ясно – промышлял он мелкими кражами, да не от себя, а от Свекачихи – с ней и делился. Затем и нового члена шайки привел – показать хозяйке. Ну, показал… Митька передернул плечами – уж больно нехорошее впечатление осталось у него после бабкиного осмотра. Ровно коня выбирала или, там, борова!

А вокруг под ногами в густой зеленой траве стояли хрустальные росы. Сияло голубизной небо, сладко пахло клевером, и в каждой росинке отражалось сверкающее желтое солнце. На монастырских полях крестьяне заканчивали сев. Еще немного – и станут в полный свой рост травы – начнется покос, и там, на монастырском лугу, и здесь, на лесной поляне – тоже монастырской. Весь посад, все лавки, все жители – все вокруг принадлежало Тихвинскому Богородичному монастырю. Ему и только ему – на что у монасей имелась еще от царя Федора тарханная грамота.

Онисим шагал, насупившись, а вот Митрию быстро прискучило идти молча. Да и, честно говоря, не все он еще и вызнал, что мог бы.

– Онисим, а Онисим?

– Чего тебе?

– А этот Федька Блин, я смотрю, гад ядовитейший!

– Да какой еще гад-то! Всем гадам гад.

Ага… Митька был рад, что напал на такую благодатную тему. Быстро – пока не дошли – продолжил:

– И всегда на него управы, окромя Васьки Москвы, не было?

– Хм… – Онисим замялся и, обернувшись, пристально посмотрел на отрока. – А ты-то откуда Ваську Москву знаешь?

– Да так, слыхал, – лениво отмахнулся Митрий и, вспомнив вчерашний разговор, добавил: – Человек в своем деле знатный.

– Знатный, – испуганно оглядевшись по сторонам, передразнил Жила. – Меньше болтай, дольше проживешь. С неделю уж как сгинул Василий. Может, в чужедальнюю сторонку подался, а может, и вовсе пропал – при его-то делах всякое может быть.

– Да уж, – тихонько хохотнул Митька. – Уж теперь-то Федька Блин силу почуял. Небось, к нему теперь обращаться будут, заместо Васьки?

– Ага, как же! – Онисим злобно ощерился. – Ты и сравнил тоже. Кто Васька и кто Федька? К Ваське и уважаемые люди не брезговали обращаться, а Федька кто? Шпынь, понимать надо!

– Уважаемые? – подначивая собеседника, презрительно сплюнул Митрий. – Это кто, Узкоглазов, что ли?

– Не только он… Постой-ка! А ты откуда про Узкоглазова знаешь?

– Откуда надо, – осадил Онисима отрок. – Сам же говоришь – меньше болтаешь, дольше живешь.

– Я смотрю, ты много чего ведаешь… – Онисим прищурился и хотел было что-то добавить, да передумал и махнул рукой.

Впереди, по Тихвинке-реке, плыли на плоту какие-то люди с баграми, веревками и еще какими-то странными приспособлениями, напоминавшими садки для рыб.

– Тсс! – замедлив шаг, Онисим потянул Митьку в траву. Отрок удивился:

– Ты что?

– Лежи молча! – змеей прошипел Жила и, пригнув к земле Митькину голову, добавил: – Лежи, не то утопят.

– Утопят? – не поверил отрок. – Это кто, эти рыбачки-плотовички, что ли?

Скинув руку Онисима, он приподнял голову и присмотрелся: на плоту плыли в основном молодые, сильные парни самого подозрительного вида, у многих за поясом виднелись ножи, а кое у кого – и сабли. Особенно выделялся один – постарше других, с бородищей черной, со шрамом через все лицо.

– Башку-то пригни, – снова зашептал Онисим. – Не дай Боже, заметят да подумают, что следим.

– А чтоб не подумали, надо было не прятаться в траву, а идти себе как ни в чем не бывало, – вполне резонно возразил Митрий, вызвав у своего сотоварища новый приступ злобы.

– Сиди уж, Умник!

И в самом деле, высовываться было опасно. Митька давно уже заметил, какие волчьи взгляды метали по берегам стоявшие на плоту парни, и теперь наконец догадался, кто это. Ну конечно же – искатели утопших сокровищ. Лет двенадцать тому назад, когда тихвинские чернецы в страхе дожидались нашествия «немецких людей», всю монастырскую казну, погрузив на карбасы, повезли в Новгород, а что не смогли увезти – затопили в реке Тихвинке. До Тихвина «немецкие люди» тогда не дошли, лишь разорили принадлежащую Богородичной обители отдаленную сиверскую тонь, что же касаемо утопленной части казны – кто ее только с тех пор не искал – даже иностранцы! Ходили упорные слухи, что монахи подняли со дна лишь малую часть затопленных сокровищ. К тому же время от времени на прибрежный песок выносило то серебряные монеты, то распятия, то украшенную самоцветами панагию. А сколько фальшивых карт продавалось ушлыми людишками еще лет пять назад! С тех пор, конечно, страсти поутихли, но, как видно, не совсем. Скрывшиеся за излучиной реки искатели сокровищ произвели на Митрия впечатление людей дела – ножи и сабли говорили сами за себя.