– Судебного старца? – переспросил тонник. – Знаком. А тебе он зачем?

– В рясофоры хочу поскорее, – схитрил Прошка. – А Паисий, говорят, в обители влиятелен зело.

Анемподист усмехнулся:

– Влиятелен, тут ты прав. Хорошо, при случае обязательно замолвлю словечко.

Инок отошел – высокий, белоголовый, истинный карел, ненавистник шведов. Прохор вспомнил вдруг, как Анемподист упоминал, что шведы вырезали всю его семью, сожгли дом. Где ж он жил-то? Кажется, где-то в лесах под Корелой.

После обедни послушники расположились в трапезной. Наскоро пообедав – стол был постный: крапивные щи да полба, – принялись со вниманием слушать согбенного седобородого схимонаха. Отец Пимен, так его звали. Надо признать, рассказывал монах интересно, все больше о святых мучениках – о чем же еще-то?

Потом – к вящему удовольствию Прохора – схимника сменил судебный старец Паисий. Явился он не один, со служкой, тащившим целый мешок книг, кои отец Паисий с благоговением истого книжника аккуратно разложил на столе.

– Грамотеи есть? – оглядев послушников, поинтересовался старец.

Из десятка человек откликнулось двое, и Паисий недовольно пожевал губами. Потом, правда, улыбнулся:

– Ин ладно, хоть узнаете Божьим соизволением книжицы. Вот это, – он поднял со стола небольшую книжку, – Псалтирь, в коем все псалмы имеются. Книжица сия библейская с языка греческого монасями-подвижниками Кириллом и Мефодием переведена. Важнейшая книжица, указует, как службы вести. А вот, – он взял в руки другую книгу, посолидней, потолще, с застежками тусклого серебра, – Часослов, ну, он для певчих больше, в нем и молитвы, и песнопения. А это вот Святцы – все святые там и их во славу Господа подвиги. А вот – Шестоднев, истолкования, ну, это еще вам знать рано…

Отец Паисий так бережно брал в руки книги, словно те были сделаны из хрупкого венецианского стекла, сразу было видно, что судебный старец знает толк в книжицах, и, наверное, не только в богослужебных. Книжник! Вот это было важно, вот это обязательно нужно было передать Иванке, и как можно скорее. Ведь зачем-то нужен был помощнику приказного разбойного дьяка этот немаленький монастырский чин. Судебный старец – должность великая, из одного названия ясно. Вот только – «старец»… Прошка едва сдерживал смех, глядя на далеко не старого еще монаха, осанистого, высокого и, видать, сильного. Если один на один схлестнуться, еще неизвестно, кто кого на кулачках уделает – Прохор старца или старец Прохора?!

Перекрестившись на киот, молотобоец отогнал греховные мысли и, придав лицу соответствующее ситуации постное выражение, обратился к отцу Паисию с каким-то глупым вопросом. Что спросил – потом и сам не помнил, кажется, что-то о первых святых-мучениках. А старец вопросу обрадовался, отвечал подробно и о первых святых рассказал – будто сам видел, как они мученическую смерть за веру Христовую принимали – и об императорах, царях римских не забыл: Нерона какого‑то упомянул, Калигулу, Гелиогабала – имен таких Прошка в жизни своей и слыхом не слыхивал! С Митькой бы отцу Паисию поговорить – вот с кем одного поля ягоды.

Хорошо говорил старец, красиво, познавательно, интересно – так бы и слушал, не отрываясь. Однако все имеет конец – окончился и час просвещения. Отец Паисий ушел, на прощание благословив послушников, ну а те вознесли молитву да отправились обратно на задний двор – доколоть дровишки да сложить поленницы стогом. Стогом-то сложенная поленница и красива, и ветер ее не берет, и дрова лучше сохнут. Складывали не торопясь, на совесть, даже после вечерни еще пришли прибраться. Темнело, хоть и стояли ночи белые, а все ж уже не день. Разговорились. Прохор все про Паисия выспрашивал да – на всякий случай – про Анемподиста-тонника, мало ли кто где чего слышал. Про Паисия-то никто ничего особенного и не знал, а вот про тонника… Прохор ушам своим не поверил! Дескать, белявый монах про наряды какие-то говорил.

– Про наряды?! – вскинул глаза один из послушников, Василек Утри Сопли, совсем еще мальчик, дите безусое. – Ой, братцы, слыхал я, прости Господи, будто в обителях дальних такие монаси есть, что рыла себе бритвой скоблят поганым образом, а промеж собою как жена с женою живут! Рясы носят шелковые, все нарядами интересуются.

– Да-да, – подал голос другой послушник, длинный, несколько угрюмый парень, имени его Прохор не помнил. – И я слыхал, как белявый чернец про наряды выспрашивал. Тайно так, тихонько, да все по сторонам оглядывался. Меня не заметил, я за кучей навозной был. А говорил смешно, будто не русский.

– Так он и есть не русский, – качнул головой Прохор. – Карел. Будто он содомит? Ну уж, скажете тоже.

– А чего ж он тогда про наряды выспрашивал? Не, нечистое тут дело. Я с этим белявым в одной келье спать не лягу!

– И я не лягу!

– И я…

В общем, поговорили. Уж немного времени оставалось до всенощной чуть покемарить, Прохору только не до сна было. Проводил своих в братскую келью, сам выскользнул – будто бы по нужде – и к Варнаве-будильщику. Будильщик – это должность такая, не особо высокая, поутру всю братию будить. С Варнавой этим Прошка еще по прибытию уговорился, чтобы тот его в мир выпускал за малую – в «полпирога» – мзду. В общем-то, не особенно и трудно было из монастыря выйти, никто особо и не следил за послушниками – чего следить-то, коли люди сами, по доброй воле, от жизни мирской и соблазнов всех отреклися?

Оглянувшись, Прошка кивнул будильщику и, скользнув в калиточку, оказался за стенами монастыря. Позади остались ворота, сложенные из крепких бревен стены, мощные деревянные башни угрюмо зачернели за спиною. Богородичный монастырь – велика крепость, если надо – не пройдет враг, будет всей земле русской заступа, не только волею Богоматери Тихвинской, но и стенами неприступными, и тюфяками-пищалями-пушками.

– Книжник, говоришь, Паисий? – Выслушав Прохора в горнице на постоялом дворе, Иванко потер руки. – Это хорошо, что книжник, это очень хорошо. Чего еще узнал? Ну, говори, говори, вижу ведь – сказать хочешь.

– Да не знаю, – парень замялся. – Важно ли…

– Ты скажи, а уж потом решим – важно иль нет.

– Анемподиста, монаха тонного, помнишь?

– Это карела, что ль? Ну.

– Так вот, он… – Прошка понизил голос до шепота.

А в ответ услыхал лишь громкий Иванкин смех:

– Ой, Проша, ну, уморил. Что же, считаешь, Анемподист – содомит?

– А чего ж тогда про платья выспрашивал? И со мной так говорил, разлюбезно… А поначалу-то не придал виду. Но, Иван, знай – коли этот тонник ко мне приставать полезет, содомит он там или нет, ка-ак дам по сусалам – мало не покажется!

– Да уж, – Иван спрятал улыбку. – К тебе, пожалуй, пристанешь.

Выпроводив Прохора, помощник приказа дьяка разбойного, сняв сапоги, заходил по горнице, в которой в последнее время жил один, – Прохор был в монастыре, а Митька ночевал на Стретилове, в усадьбе бабки Свекачихи, к которой Иван чувствовал сильный интерес, особенно после доклада Митрия о некоем Ваське Москве – неведомо где сгинувшем «деловом человеке». Не этот ли Васька подстерегал с двумя самострелами Прохора на берегах Вяжицкого ручья? И что с трупом этого незадачливого убийцы? Унесло в Тихвинку, выбросило на берег? Эх, черт! Надо было раньше поинтересоваться утопленниками. Ничего – пожалуй, и сейчас еще не поздно. Но пока в первую очередь – Паисий, судебный старец. Интересно, чем он так напугал московского купца Акинфия Козинца? И продолжает ли расследование дальше? Наверное, да. По крайней мере, должен. Убийство таможенного монаха – это вам не шуточки. Итак, сойтись с этим Паисием поближе. Лучше всего – на почве книжности. Как именно – придумать. С утра придет Митька, с ним и покумекать, парня не зря Умником прозвали – голова варит, аж пар идет! Господи, как хорошо, что на пути встретились эти двое – Митька и Прохор. Местные, все вокруг знают. Митька – ум, Прошка – сила. Как было бы трудно без них!