Чтобы отвлечься, я стала перебирать платья в гардеробной, выбирая скромные, элегантные наряды пастельных тонов. Впереди холодная зима. Да, это пальто на меху подойдет. И эта накидка из горностая. И песцовая муфта. Нет, много. Значит, только пальто.

Через час в комнату опять постучала Мэри.

– Миледи, мистер Вайтер нервничает. Просил передать, что если вы не спуститесь, он сам поднимется наверх и пойдет искать вас по всем комнатам.

– Я хочу видеть Максимилиана, позови мне его, – резко бросила ей.

А сама вышла за дверь и пошла по коридору, ведущему на балкон, опоясывающий гостиную. Остановилась у лестницы, ожидая дворецкого. Внушительная фигура Максимилиана показалась сбоку.

– Макс, – холодно произнесла я, – возьмите Питера из кухни и конюха… Как там его?

– Фергюсон, мидели.

– Да, его. Он такой здоровый, словно медведь. И вышвырните втроем мистера Вайтера из гостиной. А еще предупредите, что я больше никогда в своей жизни не хочу его видеть.

Дворецкий важно кивнул.

– Обязательно передам, миледи.

Я плотнее запахнула шаль и потопала назад, в свои комнаты. «Прощайте, мистер Роб Вайтер. Прощай, Роберт Уайт. Прощай во второй раз, моя любовь».

* * *

Через два дня мы с Мэри садились на поезд, идущий в Саутгемптон. Прощание с Лилией и Стефаном закончилось безудержными рыданиями втроем, поэтому сейчас у меня дико болела голова и заложило нос. Я куталась в меховой воротник пальто, краем глаза следя за нашими многочисленными чемоданами. Драгоценности я спрятала на поясе платья, но одежды оказалось так много, что пришлось дополнительно вызывать вокзального грузчика – Фергюсон не справлялся.

Утром, выходя из герцогского особняка, который был мне домом почти двенадцать лет, я обернулась к Максимилиану.

– Если мистер Вайтер опять заявится, передайте ему эту записку, – я вложила в ладонь дворецкого запечатанный конверт, – и… прощайте, Макс. Мне будет не хватать вас.

– Мне тоже, миледи, – дрогнувшим голосом произнес дворецкий, и добавил взволнованно: – Если вдруг… Если вы там хорошо устроитесь и вам нужен будет преданный слуга, знайте – я с удовольствием стану на вас работать. Даже за меньшее вознаграждение.

Слезы опять выступили у меня на глазах. Неужели за последние дни я не выплакала их все?

– Я запомню, Макс.

Я ехала в отдельном купе (пока еще могла себе это позволить) и смотрела на проплывающие мимо дома, поля, деревни. Написанное в последний момент утром коротенькое письмо навечно отпечаталось в памяти.

«Ты победил, Роберт. Я поздравляю тебя. Ты добился всего, чего хотел. Ты вхож в высший свет, ты богат, знаменит, популярен. Ты женишься на прекрасной невинной девушке. И самое главное – ты отомстил мне. Тем не менее я искренне желаю тебе счастья. Жаль, не смогу присутствовать на свадьбе, я уезжаю. Но я действительно рада за тебя. Живи с миром и прощай. Софи».

Плаванье почти не запомнилось. Я боялась, что буду страдать и плакать о Роберте, но нет – душевную боль волшебным образом заменила морская болезнь. Меня выворачивало наизнанку каждый день, и за неделю путешествия я ни разу не вспомнила ни о Роберте, ни о своем разбитом сердце. Болезнь – прекрасное лекарство. Я даже улыбнулась своим мрачным мыслям. Двенадцать лет назад болезнь спасла меня от душевной боли, спасала и сейчас.

Что бы я делала без Мэри! Пока я лежала в каюте и медленно умирала, она перезнакомилась со всеми слугами на пароходе. Узнала, где и как в Нью-Йорке можно снять недорого жилье. Где лучше покупать продукты, какие магазины стоит посещать, какие нет. Я еще в поезде отдала ей свои немногочисленные фунты, назначив нашим банкиром и управляющим. Еще и посмеялись вместе. А теперь, благодаря ей, мы живем в двух прелестных комнатах на Аллен-стрит, снятых совсем недорого.

Первое время я просто гуляла по Манхэттену, наслаждалась кипучей энергией большого индустриального города, удивлялась многочисленным автомобилям, огромным рекламным щитам, иллюминации. Покупала газеты, с удовольствием читала, узнавала новое. Пыталась яркими картинками заретушировать душевную тоску и одиночество.

– Вы не можете пойти в гувернантки, миледи, – нахмурилась Мэри. Я нашла объявление в газете: «Двум девочкам четырнадцати и двенадцати лет требуется гувернантка со знаниями музыки, французского языка, пения и танцев…» и, обрадовавшись, дала ей почитать.

– Почему? По-моему нормальная работа, – фыркнула я, – я хорошо знаю языки и умею играть на фортепиано. Чем я могу еще заниматься?

– Я пойду работать, – заявила Мэри категорично. – Я уже присмотрела швейную мастерскую в переулке за булочной, они ищут портниху. Вам, ваша светлость, работать ни к чему.

– Остановись! – топнула я рассерженно. – Во-первых, называй меня не миледи, а Софи, или, если тебе так хочется, мисс Нордвик. Во-вторых, это я тебя выдернула из привычной жизни, любимой Англии, знакомого окружения, поэтому и должна нас обеспечивать. В-третьих, – я вздохнула и взяла ее руку, – Мэри, ты же догадываешься, почему я уехала?

Дождавшись неуверенного кивка, продолжила:

– Так вот. Я очень хочу работать. Я хочу стать самостоятельной, хотя бы частично. Как получится. Давай договоримся. Я пойду в эту семью… как их там… Вестонов. Если получится, устроюсь. А ты будешь жить здесь и, если хочешь, работать швеей. Что скажешь?

Мэри нехотя кивнула головой – хорошо.

* * *

Рекомендации я себе написала сама. У меня еще оставался перстень-печать с герцогским гербом, и я не постеснялась им воспользоваться. По бумагам, я целых шесть лет учила племянников герцогини Мелвилль, а сейчас они повзрослели (думаю, никто не узнает, что моим племянниками три и полгода соответственно) и мои услуги стали не нужны.

Семья Вестонов приняла меня с распростертыми объятиями. Особенно после того, как узнали, что я жила у самой герцогини в особняке на Пикадилли. Десятки вопросов посыпались со всех сторон. А что?… А как?… А они?… Я только сухо поджимала губы, копируя поведение учителей из Солентон. В темно-сером шерстяном платье вид у меня был как у строгой степенной дамы. Без украшений, без духов, без высокомерия и снобизма. А после того как заговорила на беглом французском и сыграла вальс Моцарта, миссис Вестон и вовсе радостно захлопала в ладоши, как девчонка. Хозяйка была всего на пару лет старше меня. Ей было тридцать два. Она тут же мне выложила, что влюбилась в своего прекрасного мужа в семнадцать лет и не могла дождаться, когда он сделает ей предложение. А Луиза родилась у них ровно через девять месяцев после свадьбы. Я загнала вглубь непрошеную ревность. Почти моя ровесница, а уже трое детей.

– Вы представляете, мисс Нордвик! – рассмеялась она. – Питера мы отдали в школу, а вот девочки… Побоялись. Они горько плакали, просили не выгонять их из дома.

Женщина улыбалась так искренне, что я сама стала улыбаться в ответ.