За долгую историю папство научилось сбрасывать кожу, представая перед изумленными народами в обновленном виде. Без этого навыка вряд ли ему удалось бы сохранить свое влияние так долго. Двухтысячелетний пласт традиции – спасение и проклятье Святого престола. Никто не мыслит себе Европу без него, но именно поэтому в нем часто видят якорь, тянущий ко дну. Папство не живет в отрыве от действительности, оно отзывается на изменения в мире, но отзывается с большим опозданием – инерция обычая не позволяет остановиться вовремя и оглядеться. Тридентский собор, вызванный Реформацией, собрался почти через тридцать лет после ее начала; Первый Ватиканский собор, порожденный чередой буржуазных революций, – через двадцать лет после «Весны народов», а Второй Ватиканский, спровоцированный рабочим движением и распространением коммунизма, – через сорок лет после краха четырех империй, на пике противостояния Востока и Запада.

И все же каждый раз папству удавалось вскочить на подножку убегающего поезда, не превратившись в реликт минувших времен. Секрет здесь не только в мощном интеллектуальном потенциале людей церкви, но и в особой структуре папской власти, когда понтифик – не просто самодержец, а самодержец выборный, что позволяет чередовать на Святом престоле консерваторов и либералов, духовидцев и расчетливых политиков; папой может стать как аристократ, так и выходец из толщи народной. За последние двести лет Ватикан испытал на себе и средневековую замкнутость Григория XVI, и реформаторский запал Льва XIII, видел деревенский фанатизм анахорета Пия X и буржуазную практичность альпиниста Пия XI, пережил время «плена» и новой открытости миру. Неудивительно, что после холодного консерватизма Пия XII настало время перемен. Удивителен был лишь размах этих перемен.

То, что необходимость собора назрела, косвенно подтверждает фигура понтифика, его созвавшего. Престарелый и уже больной Иоанн XXIII рассматривался кардиналами как «переходный» папа, никто не ожидал от него резких движений. Но именно ему, просидевшему на троне всего пять лет, довелось задать кораблю церкви курс, которым он идет по сей день.

Церковный собор – духовное мероприятие, а потому, если он обращается к политическим или социальным вопросам, то рассуждает о них иносказательно, через призму богословия. У церкви свой язык, столь же условный, как коммунистический новояз. К примеру, если в советской прессе говорилось о «прогрессивных» силах, то имелись в виду коммунисты либо их союзники. Аналогично если в XIX или XX веке с амвона звучало обличение врагов Христа, речь обычно шла о левых деятелях – тех же коммунистах и социалистах (нередко также о нацистах или о евреях). Духовные особы, подобно дипломатам, используют в своих выступлениях обтекаемые формулировки, истинный смысл которых способен разгадать лишь человек, постоянно имеющий с ними дело. Эту специфику уловил журнал «Франс-Обсервер», заявляя в преддверии открытия собора: «Если верить большинству журналистов, специализирующихся по религиозным проблемам, собор в основном будет заниматься пастырскими или богословскими вопросами, весьма отдаленными от повседневных забот простого человека. Все будет протекать так, как будто это событие технического порядка, как будто оно чуждо какому бы то ни было политическому измерению… На самом деле будет совсем не так, при условии, что будет понятно, какой смысл дается тут понятию „политический“. Соборные решения – и, в частности, те, которые были приняты на Никейском соборе (325 год), привели к определениям богословского порядка, но также и к последствиям в области политической: арианство было практически пресечено с этого времени. Когда собрался Тридентский собор, он имел первоначальной целью остановить развитие протестантизма и провести „реформацию“ по-своему. Последнюю задачу собор осуществил, но ему удалось удержать в рамках католицизма целый ряд государств, которые были готовы вот-вот отпасть к протестантизму (среди них находилась и Франция). Эти два примера показывают, что созыв всякого собора в конечном счете имеет последствия, сказывающиеся на уровне всей истории культуры. Вот почему было бы бесцельным пытаться скрыть подлинную действительность: отзвук II Ватиканского собора будет долгое время давать о себе знать в истории нашего времени. Решения его возымеют продолжительное действие на эволюцию идей и структур в современном мире. У собора есть, следовательно, свое политическое измерение, при этом – в сильнейшем значении этого слова»[304].

Если мы посмотрим на прелатов, задававших тон на Втором Ватиканском соборе, сразу станет ясно, какие цели он преследовал. Это, прежде всего, епископ Лилля и покровитель священников-рабочих Ашиль Льенар, заслуживший прозвание «красного епископа» (в то время как Иоанна XXIII недоброжелатели окрестили «красным папой»). Это также его единомышленник Йозеф Фрингс, архиепископ Кельна, взявший себе в консультанты, среди прочих, боннского теолога Йозефа Ратцингера – будущего папу Бенедикта XVI. Это, наконец, архиепископ Утрехтский Бернард Альфринк – единственный из членов совета председателей собора, возведенный в кардинальское достоинство Иоанном XXIII. Голландские католики, которых представлял Альфринк, настолько сурово критиковали римскую курию, что окружное послание епископата Нидерландов по поводу собора было изъято из продажи в Италии.

Сюда же можно отнести и весьма чуткого к социальным вопросам аргентинского кардинала Антонио Каджиано, который считался последователем чилийского иерарха Хосе-Мария Родригеса, в свое время получившего прозвище «епископа шахтеров». Из тех представителей высшего духовенства, кто не входил в совет председателей, но имел большое влияние на соборе, необходимо упомянуть миланского архиепископа Джованни Монтини и архипастыря Вены Франца Кенига. Всем этим людям суждено было разрушить планы курии и заставить ее склониться перед собором. Именно Льенар в день открытия заседаний выступил против механического голосования за составы комиссий, предложенного курией, и потребовал предварительно рассмотреть эти составы. Его выступление было встречено овацией епископов. Тон их речей был таков, что один из куриальных сановников воскликнул в ужасе: «Это же протестанты, и они сами того не ведают!»[305]

Кроме епископов, в работе собора и его подготовке участвовало множество лиц рангом ниже, а также экспертов из мирян. Они-то, как считается, и обеспечили доктринальное наполнение соборных документов. Среди этих экспертов (нередко приглашенных самим папой римским) встречались люди, еще вчера пребывавшие в опале. К таковым относились, например: ярчайшая звезда новой теологии Анри де Любак, чьи книги скопом попали под запрет в 1950 году; идеолог священников-рабочих Мари-Доминик Шеню, в середине пятидесятых выдавленный Ватиканом из Парижа; наконец, ученик Шеню Жан-Ив Конгар, которому удалось лучше всех истолковать «великий реформаторский порыв 1946–1947 гг. в лоне французского католичества»[306]. Именно они сформировали тот язык, которым начиная со Второго Ватиканского собора Святой престол будет обращаться к верующим. Прогрессисты дождались своего часа!