Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот… Оставили, значит, их на подстраховке, а сами с Голькой — в нору. Ну, я вам доложу, нора! Кафель кругом, полировка чешская… Откуда взяли? Не могу знать, товарищ старший лейтенант, врать не хочу… Тоже, надо полагать, на банки выменяли.
А банок… Видимо-невидимо. Любых. И тушенка, и сгущенка, и кофе… Ну а про гуашь и говорить не приходится… Так точно, гуашь. Зачем? Ну, интересное дело, товарищ старший лейтенант! А зачем нам литература? Зачем нам искусство вообще? Жизнь подкрасить… Так и у них.
С этими гуашными деревьями, разрешите доложить, интересная история. Раньше они среди пупырчатых не котировались, так что заведовали ими гномики. Ну а потом, когда у пупырчатых при попустительстве колдуна демографический взрыв произошел, тогда и гуашь в дело пошла. Гномиков из-под деревьев повышибли, ну и как результат качество у гуаши, конечно, ухудшилось. Вскроешь банку, а там наполовину воды, наполовину ржавчины. Покрасишь, скажем, от тоски бурьян, а он еще хуже становится, чем раньше был…
Все есть, короче, одного только нет: автомата. Так точно, и под полировкой смотрели… Нету.
Ну нет — значит, нет. Взяли по паре банок… Почему мародерство? Трофей! Взятый с боем трофей… А пупырчатого так в кустах связанного и бросили. Свои вернутся — развяжут. А может, и так сожрут, не развязывая…
Вернулись к яме. А там гномики ликуют.
— Вылупился! — кричат. — Вылупился!
Тот, что раньше на яйце сидел, сияет. Остальные — тоже, но уже с легким таким, знаете, оттенком зависти.
Любопытно стало Пинькову.
— А ну-ка покажите, — говорит, — кто это такой там вылупился.
Расступились гномики. Смотрит Пиньков и глазам своим не верит. Представляете, сидит среди обломков скорлупы маленький пупырчатый. Ну да, пупырчатый, а никакой не гномик!
Вот тут-то и прозрел рядовой Пиньков. Он-то думал, что это две разные расы, а на поверку выходит — одна. И никто не знает толком, кто у кого вылупится. Может, и пупырчатый у гномика, а может, и гномик у пупырчатого. Всякое бывает, товарищ старший лейтенант.
А родитель — счастли-ивый… Ну как же — жизнь-то у детеныша будет во! — полной чашей, не то что у папани! А того не понимает, козел, что подрастет детеныш-то и в первую очередь самого родителя и слопает!..
— Ну ладно, — говорит Пиньков. — Вы тут давайте празднуйте, а мне пора. Пойду эту вашу искать… реликвию. Если уж и это не автомат, то я тогда не знаю что… Голька, пойдешь?
Встрепенулся Голиаф, глаза — радостные, даже лапки сложил молитвенно — до того ему хочется на реликвию поглядеть. И Ваня с Яшей — тоже.
— И мы… — просят. — И нас…
Нахмурился Пиньков. Толку от гномиков маловато, а вчетвером идти — и заметнее, и шуму больше… Но не бросать же их, верно? Да и в бою они себя показали, согласитесь, неплохо…
— А ладно! — говорит Пиньков. — Вчетвером так вчетвером!
Попрощались и пошли. А этот, родитель который, так со своим пупырчонком вылупившимся и остался. И что с ним потом стало — не могу знать, товарищ старший лейтенант…
Вышли снова к речке и двинулись по берегу в низовое овражье к ободранной пустоши. Присмирели гномики, притихли: бардак-то нарастает с каждым шагом… В общем-то, конечно, процесс естественный, товарищ старший лейтенант, но когда такими темпами — то жутковато… Бурьян вокруг — не продерешься, дички пошли целыми рощами. То ли неокультуренные еще, то ли уже выродившиеся… Плоды на них, правда, имеются, но, во-первых, толстокорые — полтора сантиметра железа, без взрывчатки не вскроешь… А во-вторых, даже если вскроешь, все равно тушенку эту есть невозможно солидолом отдает.
Проломились кое-как через бурелом дикой гуаши, а там посреди полянки гномик на пеньке сидит и не убегает.
— Привет, — говорит, — проверяющий!
И голос знакомый — развязный, даже слегка нагловатый.
— Погоди-ка, — говорит Пиньков. — А это не ты тогда у селекционера за фанеркой сидел?
— Я, — говорит.
А зубы у самого длинные, как у зайца, верхняя губа короткая — все время скалится.
Понравился он Пинькову.
— Ну и как там твой селекционер поживает?
— А он уже не поживает, — цинично отвечает гномик. — Сожрали вчера.
— Как?!
— А так! Колдуну лимфа в голову ударила — приказал выдавать селекционерам по банке в день. Тут же и сожрали. Теперь там пупырчатый сидит… селекционирует.
«Эх…» — думает Пиньков.
— Ну, а ты? — спрашивает.
— А что я? — отвечает гномик. — Я как услышал, что банку в день будут выдавать, сразу же и сбежал. Что я, глупенький, что ли? Ясно же, чем дело пахнет!
— Да уж… — соглашается со вздохом Пиньков. — Ну а зовут тебя как?
Фомой, говорит. Он, кстати, из всех пиньковских гномиков самым толковым оказался. Только вот с дисциплиной у него неважно. Ну да это дело наживное, товарищ старший лейтенант: не можешь — научим, не хочешь заставим…
Идут дальше. Трофейная тушенка кончилась, жрать нечего. А места кругом дикие: пупырчатые — как бронетранспортеры. Те, что помоложе, даже о колдуне ни разу не слышали, а уж о каком-то там проверяющем — тем более… Такая вот обстановка.
Боем? Да что вы, товарищ старший лейтенант! С пятью салагами, да без оружия, да против такой банды?.. Как хотите, а со стороны Пинькова, это был бы чистейший воды авантюризм…
Но чем-то же кормить рядовой состав надо! «Ладно, — думает Пиньков. Попробуем бить врага на его территории и его же оружием».
Присмотрел тушеночное дерево, стал наблюдать. Разошлись пупырчатые на утреннее мародерство, а одного, как всегда, оставили сторожить. Начистил Пиньков сапоги, надраил бляху, подворотничок свежий подшил, а дальше на глазах у изумленных гномиков делает следующее: расстегивает крючок с верхней пуговицей, сдвигает голенища в гармонику, распускает ремень, пилотку — на левую бровь и направляется вразвалочку к дереву. Глаза надменные, скучающие.
Пупырчатый смотрит.
— Чего уставился, шнурок? — лениво и нахально осведомляется рядовой Пиньков. — Дембеля ни разу не видал?
Растерялся пупырчатый, глазенки забегали. А рядовой Пиньков тем временем все так же лениво протягивает руку и берется за банку. Только было пупырчатый зарычать собрался…
— А?! — резко поворачиваясь к нему, спрашивает Пиньков. — Голосок прорезался? Зубки, блин, на фиг, прорезались? Я те щас в зубках проборчик сделаю! С-салабон!..
Пупырчатый от ужаса на спину перевернулся, хвост поджал и только лапами слегка подрыгивает. А брюхо такое розовое, нежное…
Сорвал Пиньков одну банку, вторую, третью. Тянется за четвертой. Пупырчатый только поскуливает — рычать не смеет. Делает Пиньков паузу и смотрит ему в глаза.