Казалось, прошла вечность, прежде чем пришли слуги. Но, когда раздался их шепот, и Арлинг приготовился считать, на его горле вдруг сомкнулись твердые пальцы.

– Наивно полагать, что можно незаметно подкрасться к лучшему ученику школы, – прошипел Фин.

Действительно, наивно, подумал Регарди, пытаясь издать хоть звук, но вожак навалился на него всем телом, и даже умудрился придавить ноги, отчего Арлинг почувствовал себя зайцем, попавшим в капкан. Проклятый Фин, проклятый мистик…

– Хочешь меня обокрасть, драган? Неужели ты думаешь, что я сплю вместе с кошельком? А может, тебе чего-то не хватает? Например, остроты ощущений? Пожалуй, в этом я смогу тебе помочь. А иману скажу, что ты выходил ночью отлить, упал со ступенек и сломал шею. Не думаю, что он сильно расстроится.

– Кхрр, – прохрипел Регарди, пытаясь вдохнуть немного воздуха. И хотя он не верил, что Фин мог его задушить, ему показалось, что прошла вечность, прежде чем пальцы кучеяра разжались.

– Если еще раз увижу, что ты покинул ночью свой половик, утром тебе будет кое-что не хватать, – угрожающе прошипел Фин. – Например, ушей.

– Все не так, как ты думаешь, – попытался оправдаться Арлинг, отползая в сторону и чувствуя, что краснеет.

– Я прекрасно тебя понял, драган, – фыркнул Финеас. – Но если хочешь проснуться со всеми частями тела, не высовывайся дальше своего матраса.

У Регарди вертелась на языке пара острот, но, сделав над собой усилие, он промолчал. Кучеяр мог не утруждать себя угрозами. Все, что было нужно Арлингу, умещалось у двери – одеяло, циновка, да проклятые имановы бусы.

– Я стараюсь, но все равно не слышу, – честно заявил Регарди мистику на следующий день. – Наверное, у меня что-то со слухом.

И хотя он ожидал, какой угодно реакции – от брани до ядовитого сарказма, – ответ был непредсказуем.

– Сейчас поправим, – пробормотал кучеяр, и принялся копаться в каких-то коробках. Арлинг почувствовал себя часами, у которых сбился рабочий механизм.

– Что поправим? – спросил он и тут же вскрикнул от резкой боли. Цепкие пальцы мистика ловко ухватили его за ухо и, оттянув мочку в сторону, проткнули кожу чем-то горяче-острым. Почти сразу боль превратилась в легкое жжение, но Арлинг еще долго хватал воздух ртом, пытаясь справиться с удивлением.

– Руками не трогай, – сказал иман, продолжая терзать его ухо. – Подцепить заражение в Балидете можно быстрее, чем сжариться на солнце. Зато теперь будешь лучше слышать. Пока вставлю нитку, а потом что-нибудь придумаем.

«Это ошибка!», – хотелось крикнуть Арлингу, но слова застряли в горле. Почистить уши и проколоть уши – разные вещи. К тому же, у него уже были проколы, так как в Согдиане носить серьги всегда было модно. И хотя сами украшения остались на родине, отверстия не должны были затянуться. Зачем было делать еще одно? Не удержавшись, он спросил об этом имана.

– У тебя были неправильные дырки, – усмехнулся в ответ мистик. – Подержи тряпицу до утра. Да не волнуйся так. У нас, в Балидете, чем больше серег, тем лучше. Вон, у Беркута три кольца в одном ухе. Потом мне еще спасибо скажешь.

Сунув ему мягкий комок ткани, пропитанный чем-то прогорклым, иман ушел, оставив его гадать, не лучше ли было возвратиться на улицы города сейчас, с целыми руками и ногами, а главное – головой. В последнее время такие мысли навещали его особенно часто.

Несмотря на заверения имана, слух у Арлинга не улучшился. Сколько вдохов успевал делать Фин, пока меняли светильники, так и осталось для него загадкой. Иногда ему казалось, что он стал участником гигантского фарса. Нелепые бусы из стекла и глины, непонятные задания имана, странные названия домов… Несмотря на то что ему очень хотелось найти разгадку, ответ был прост. Все это не имело смысла. Зрение не появлялось.

Дни потекли медленно, плавясь, словно куски сахара на солнце. Иман по-прежнему часто отлучался, оставляя его на попечение Беркута, который вместе с другими учениками готовился к какому-то экзамену и стал совсем другим человеком – замкнутым и раздражительным. Их общение свелось к совместным приемам пищи, да редким разговорам ни о чем по вечерам. Регарди продолжал ходить с ним на занятия, хотя не знал зачем. Гулять одному по школе ему не позволяли, ссылаясь на невидимые опасности, в существование которых он не верил.

В последнее время Арлинг вообще ничему не верил. Ложь и обман мерещились повсюду. К примеру, Школа Белого Петуха совсем не была похожа на школу. Здесь не ставили оценок, не ругали за прогулы, не заставляли ходить на уроки. Ученики все делали сами, без понуканий, а если допускали ошибку, старались быстрее ее исправить или добровольно несли наказание, которое тоже было странным. Чаще всего провинившихся заставляли бегать по крепостным стенам.

В Согдарии все было иначе. В школах его родины царила солдатская дисциплина, а указка в руках учителя была орудием не преподавания, а наказания. Она очень больно била по пальцам. И хотя лично Арлинг указкой получал редко – преподаватели опасались Канцлера – подзатыльники и тычки учителя фехтования Бекомба он помнил хорошо.

В Школе Белого Петуха Регарди ни разу не слышал, чтобы иман и остальные учителя кого-то били. Они были похожи на большую семью с добрым папой во главе. Только он ей не верил. Эта семья жила по своим правилам, скрывая истинные личины под масками доброты и человечности. На самом деле, у ее членов были острые зубы и наточенные когти, и с людьми они имели столько же общего, сколько главный палач империи Педер Понтус с ангелом. Арлинг не знал, что за тайны скрывало заведение имана, но был уверен в одном – слепому драгану в ней места не было.

Однажды Регарди сидел в саду, слушал, как тренировался Беркут, и думал о том, что ему нужно уехать. Рядом лежали надоевшие бусы, невыносимо пекло солнце, болело незажившее ухо. Дерево хурмы, под которым он устроился, давало тень, но без ветра она не играла никакой роли. Мысли лениво утекали из головы, превращаясь в зыбкие миражи, тут же исчезавшие в раскаленном мареве полдня.

В мире было много мест, которые стоило посетить, но он был уверен, что ни одно из них не сможет стать его домом. А теперь Арлинг даже не знал, был ли он когда-нибудь «своим» на родине, в Согдарии.

«Мне нужно уехать!» – повторил он про себя, но от мысли о том, чтобы вновь пересечь пустыню и выбраться из этого знойного мира, хотелось зарыться головой в песок и больше не двигаться. С одной стороны, ему было неплохо. Он был сыт, одет, имел крышу над головой и даже кое-какие надежды на лучшее будущее. Но, с другой стороны, назвать жизнью то существование, которое он сейчас вел, было трудно. Мир ускользал от него, словно песок из неплотно сжатого кулака.

Может, он где-то ошибся и не там свернул? Похоже, в Балидете рождались только вопросы. Ответы придется искать в других землях.

Рядом шлепнусь перезревшая хурма, обрызгав его вязкой мякотью. Дерево считалось священным, поэтому урожай с него не снимали. Ветки с перезрелыми плодами опустились почти до самой земли, дразня сладко-пряными ароматами. Нащупав упавший фрукт, Арлинг принялся очищать его от сора, намереваясь съесть. Вокруг никого не было, а религиозные суеверия ему были чужды. Поток мыслей уменьшился до тонкой струйки, а потом и вовсе прекратился, высушенный палящим зноем. И как Беркут мог заниматься акробатикой или, чем он там занимался, в такую жару?