полагаю, что эти исследования могут быть вредны для нашего счастья. Пример этого я сам. Мне хотелось бы быть менее удачливым в своих стараниях изучить человеческое сердце. Я прощаю людям их злобные выходки охотней, чем прежде, это верно; когда кто-нибудь говорит обо мне плохо в обществе, особенно если он делает это, желая посмешить, то я ни в малейшей степени на него не обижаюсь и не обращаю на это внимания в самом точном смысле слова, но только это не должно говориться с яростью и раздражением или быть грубой клеветой, которой, как мне кажется, я не заслуживаю. Напротив, до людских похвал мне мало дела; зависть, пожалуй, единственное, что меня еще порадовало бы. Но лучше бы всего этого не было. Следовательно, и здесь необходимо гармоническое развитие всей системы познания. Когда одна часть разрабатывается с излишней тщательностью, это всегда приводит в конце концов к малой или даже большой беде.

F 507

Я очень ясно замечал следующее: часто я имею одно мнение, когда лежу, другое, когда стою, и особенно, когда я ел мало и чувствую себя утомленным.

F 552

Я уже давно начал писать историю своего духа и своего жалкого тела и притом с такой откровенностью, которая, вероятно, способна пробудить в другом человеке своего рода стыд за меня; эта история должна быть рассказана настолько откровенно, что может быть кто-нибудь из моих читателей ей не поверит. Это почти еще непроторенная дорога к бессмертию (лишь кардинал де Ретц[286] вступал на нее). Свет слишком зол, и она выйдет только после моей смерти.

F 603

Я часто придерживался той точки зрения и глубоко верил в то, что для признания у потомства нужно быть ненавистным современникам. Поэтому я был склонен нападать на все.

F 868

Моя ипохондрия является собственно способностью высасывать из каждого жизненного случая — каков бы он ни был — максимальное количество яда для собственного употребления.

Schr. I, 14 (G)

Наблюдать лица простых людей на улице — всегда одно из самых любимых моих удовольствий. Никакие картины волшебного фонаря не могут сравниться с этим.

Schr. II, 74 (G, H)

В то время как о тайных пороках пишут публично, я задумал писать о публичных пороках тайно.

Schr. II, 74 (G, H)

Редкие люди выпускают свои книги в свет без тайной мысли, что каждый либо отложит свою трубку в сторону, либо снова зажжет, чтобы их прочесть. Что я отнюдь не жду для себя такой чести, я не только скажу — ведь сказать это легко — нет, я вполне убежден в этом, — что значительно труднее; к этому себя надо приучить. Книгу могут прочесть автор, наборщик, корректор, цензор и, может быть, рецензент, если только он захочет, — но это не так уж нужно — значит, всего пять читателей из многих миллионов.

J 238

О, если бы этот порог был уже позади! Боже мой! Как я жажду того мгновения, когда время перестанет для меня существовать, когда меня вновь примет в свое материнское лоно то, что есть все и ничто, в лоно, в котором я дремал, когда из воды возникал Гейнберг[287], когда жили и писали Эпикур[288], Цезарь и Лукреций, когда Спиноза создал величайшую идею из всех, которые когда-либо возникали в голове человека.

J 277

Хуже всего, что я при моей болезни совершенно не мыслю и не чувствую вещей без того, чтобы не чувствовать при этом преимущественно себя. Я осознаю все свои страдания: все становится у меня субъективным, а именно все стоит в связи с моей чувствительностью и болезнью. Я смотрю на весь мир, как на машину, существующую для того, чтобы всеми возможными способами сделать для меня ощутимой мою болезнь и мои мучения. Патологический эгоист. Это в высшей степени печальное состояние. Я должен теперь выяснить, есть ли во мне еще сила, смогу ли я это преодолеть; если нет, то я погиб. Однако болезнь этого рода стала словно моей второй натурой. Малодушие — вот правильное название моей болезни, но как избавиться от нее? Преодоление ее заслуживало бы памятника, но кто ж станет ставить памятник человеку, который из старой бабы становится мужчиной?

J 320

Ах, боже мой, сколько раз у меня возникала мысль, относительно которой я мог быть уверен, что она понравилась бы самым лучшим людям, если бы они только прочли ее. Но я не использовал ее, да и не особенно жаждал ее использовать. И из-за этого какой-нибудь плоский литератор или компилятор или пишущий эпиграммы путаник смотрели на меня свысока, и я должен признаться, что, при моем поведении, эти люди были не так уж неправы; ибо как же они могли знать то, что я по своей лени утаил даже от черновой тетради...

J 540

Кровельщик, возможно, находит в утренней молитве силу для встречи с ужасной опасностью. Как счастливы люди, которым это доступно! А может быть, он находит ее в стакане водки? О, если бы хоть иногда знать, что именно придает людям мужество!

J 589

Если бы небо нашло необходимым и полезным еще раз переиздать мою жизнь, то я хотел бы сообщить ему некоторые небесполезные замечания к новому изданию, касающиеся преимущественно облика, черт портрета и общего плана.

J 639

Сегодня я позволил солнцу встать раньше, чем я... Одна из самых примечательных черт моего характера состоит, безусловно, в склонности к странному суеверию, вследствие которого я вижу в каждой вещи предзнаменование, и сотни предметов за день становятся для меня оракулами. Здесь не требуется подробного описания, так как я в этом разбираюсь даже слишком хорошо. Вот проползло какое-то насекомое — и это служит ответом на вопросы о моей судьбе. Не удивительно ли это для профессора физики? Не заложено ли это в человеческой природе и не стало ли это лишь у меня чудовищным явлением?...

J 694

Самым счастливым чувствуешь себя тогда, когда твое чувство велит тебе жить только в этом мире. Мое несчастье в том, что я никогда не живу в этом мире, а напротив, в множестве всевозможных взаимосвязей, которые создает моя фантазия, поддерживаемая моей совестью; таким образом, пропадает часть моего времени и разум не