– Хорошо, конфета, но тогда скажи, для чего ты мне в числе послушниц? Думаешь, в Монастыре недостаточно одобренных мной красот?

– Я пришла к вам не за ролью послушницы, – довольно улыбается Райм и протягивает почти дотлевшую сигарету. – Я хочу быть вашей помощницей.

Вздыхаю и смеюсь, а девочка приправляет:

– Вы не разочаруетесь! Вот увидите: я вам понравлюсь.

– Уже.

И румянец в очередной раз щиплет её миловидное личико.

– Тогда скажи, зачем мне помощница?

– У вас много работы, я догадывалась, – говорит Райм. – А увидев Монастырь воочию, лишь убедилась в том. К тому же на одном из последних вечеров я подслушала разговор некоторых Богов: они обсуждали вас, госпожа, и ваши дела – бесконечные и многие. Они говорили, что вы вобрали в себя силу двух богов, а потому и работы у вас столько же. За себя, за бога Солнца и за бога Удовольствий. То правда?

– Тебе виднее, – забавляюсь я и перебираюсь в кресло, указываю: – Садись.

Девочка послушно приземляется на диван.

– Кем ты послана?

– Не понимаю…

– Кто отправил тебя в Монастырь?

– Никто.

– Имя.

– Я решила сама, госпожа.

Девочка убедительно качает головой, на что танцует её розовая грива.

Увы, но с ведением дел, когда на твоей стороне никого нет, обрастаешь синдромом Яна: синдромом вечного преследования и губительных дел извне.

– Конфета, – решаю пригрозить и следом признаюсь: пока девочка вертела головой и велась на флирт, я достала из-под стола стилет. – Такой маленький, но очень острый кинжал, – улыбаюсь новоприбывшей. – С тончайшим клинком, представляешь? И если будешь продолжать мне врать, конфета, клинок этот перережет твоё чудненькое горло и кровью окропит место, на котором ты сидишь. Присмотрись к несходящим с ткани пятнам и убедись в серьёзности моих слов.

Пятен не было, однако девочка и не искала. Лицо её выдало пробежавшее на долю секунды волнение.

– Уяснила, конфета? – спрашиваю я.

– Да, госпожа, – сбито отвечает Райм и в то же мгновение расправляет плечи, меняет испуганный взгляд на отчаянный, требующий прислушаться. – Но это не потребуется. Я говорю правду, Хозяйка: моя служба у вас должна начинатся с неё, ею и продолжатся. Я умру за правду и за Вас.

– Принята, – говорю я.

И отныне Райм посещает съезды и собрания вместе со мной, и отныне присутствует на каждой встрече и с каждой из послушниц, с каждым из послушников ведёт добрые разговоры, мельком нашёптывая мне их содержания. Я возлагаю на Райм традицию организации Шоу, которого не было долгое время. С уходом Ману ушло и данное мероприятие, но сладкое розововолосое чудо осмелилось одарить меня стремлением к движению и возрождению, а не только упадку и самоедству, которыми я была занята.

– Докажи свою преданность, – велю я. – И когда-нибудь я назову тебя Мамочкой, когда-нибудь ты заслужишь имя самой Ману.

Приношу ей очаровательные чулки и наблюдаю танцующую у зеркала нимфу. На ней белые юбка и бандо в цвет. Райм игриво взбивает волосы и, кружась, благодарит Богиню-покровительницу.

Не могу понять, как в ней умещаются природный ум, рассудок, детская самозабвенность и неряшливая глупость. Со всей серьезностью она подходит к организации грядущего вечера, с понимаем и пытливой дотошностью выслушивает многочисленных партнёров и гостей, а в следующий миг радуется новому наряду и едва не пляшет под мою хвалу.

Мы бредём по мрачному, лишённому свету, коридору: девочка сжимает саму с себя в объятиях и восклицает нечто о триумфе. Я велю ей собраться, однако то не требуется. Задор и хохот испаряются сразу же, как мы оказываемся на сцене. Свет ламп и блеск софитов ударяет по глазам; быстро оглядываю собравшихся: такого притока людей давно не было, и потому с Яном аншлага я не застала.

За несколько недель мы оповестили небесных Богов и их доверенных с земли, вручив чудесные приглашения на возобновлённую традицию Дома Удовольствий – Монастырское Шоу. За эти же несколько недель я нашла на окраинах юных и нетронутых дев. Моя помощница подсобила и рассказала, где можно искать прелестниц экзотической внешности, а потому Монастырю было что показать и чем угостить привередливых гостей.

Я благодарю присутствующих и объявляю начало Шоу; Райм сладкоголосо заменяет меня у микрофона и – под аплодисменты – усаживает в зал. А затем возвращается и задорными шутками приправляет грядущее выступление. Её довольно обсуждают находящиеся близ меня и даже – чёртова карга, не желающая помирать – Богиня Плодородия зудит о нимфетке.

– Эта девочка занята, – улыбаюсь наперерез её похотливому оскалу.

Шоу гремит. В тот вечер, мне кажется, я счастлива.

Гостям подносят напитки и угощения, сцена утопает в искусственном дыму и бесконечном куреве. Одна красотка перебивает другую, один юнец подсиживает другого на коленях особо важных гостей. Вскоре вместо юбок и подвязок на сцене пляшут купюры и договора; я наблюдаю явное и желаемое, я превращаюсь в, будь он проклят, Яна и ликую с того.

Слышу комплименты в адрес Монастыря и в организованном дне, запрокидываю рюмку и, хохоча, принимаю поздравления.

На утро ничего из этого не остаётся. Ни шума, ни плясок, ни задорных гостей. И счастье оказывается мнимым, выкуренным, выпитым. Послушницы, послушники, слуги и те – разбегаются по своим каморкам и дремлют; до работы ещё долго.

Переворачиваюсь на спину и взглядом скоблю белый, потрескавшийся потолок; его наблюдал Ян, когда я не пришла на глас? Голова гудит, мысли гудят, мир гудит; ещё движение – и по швам. Как вдруг отмечаю рядом с собой слабое шевеление: пугаюсь и едва не валюсь с кровати, а из-под одеяла выползает Райм. Девочка потирает заспанные глаза и интересуется моими делами.

– Как ты здесь оказалась? – выпаливаю я, пытаясь вспомнить остатки вчерашней ночи.

Спальня – как и прежде – для всех кроме хозяина (в моём лице) закрыта. До сегодняшней, логично предположить, ночи.

– Простите, госпожа, – с зевотой протягивает девочка и поспешно сползает с кровати. – Мне не следовало…

Она рвётся из комнаты прочь, но я приказываю вернуться и объясниться. Девочка говорит, что я сама велела проводить себя в спальню (а на вопрос какую – пробормотала что-то на старом наречии и отодвинула гардину), однако на протяжении всей ночи мучилась от кошмаров: изводилась и звала павшего бога.

– Я осталась с вами, – оканчивает девочка, – простите за вольность.

Её трогательное лицо заставляет вмиг позабыть о провинности.

– Спасибо, Райм.

– Я прощена?

– Разумеется.

Это первый и последний раз, когда я обращаюсь к конфете по имени. Следом в адрес её сыплются только ласковые и добрые прозвища. На протяжении недели мы разбираем поступающие письма от посетивших Шоу. Все в восторге и в радости