Я вернулась домой. Заехала в Тимирязевскую сельскохозяйственную академию — решила, что продолжать учебу буду в Тимирязевке.

Оказалось, что за время войны изменилась программа учебы. Нужно было сдать к тому, что было сдано перед уходом на фронт, еще пять экзаменов, решила сдавать. Многие девчата из 46-го гвардейского авиаполка решили поступать в Военный институт иностранных языков, им не надо было ничего досдавать, к тому же стипендия на время учебы у них сохранялась как зарплата, которую получали в армии. Моя же стипендия была очень маленькой, как у других студентов плодфака ТСХА. Я не огорчалась, так как с головой ушла в учебу. С экзаменами справилась.

Получив диплом с отличием, я могла сразу же поступить в аспирантуру. Мне дали рекомендацию в аспирантуру к крупнейшему селекционеру Николаю Николаевичу Тимофееву, но я отказалась, так как считала, что мной и так много времени потеряно на войне, и взяла направление ехать младшим научным сотрудником на Сочинскую опытную станцию субтропических культур.

Последующие годы были для меня очень трудными. Неудачная попытка создать семью, смерть мамы… В 1954 году поступила в аспирантуру МГУ. Получила общежитие в новом здании МГУ на Ленинских горах, но переезжать туда с ребенком (у меня родился сын Виктор) строго воспрещалось. Я упаковала его, как багажный сверток, и пронесла в свою комфортабельную комнату, на багажных ремнях, дрожа, как бы он не начал плакать. Все обошлось.

Жила я на свою маленькую аспирантскую стипендию. Время шло, и приближались сроки представления кандидатской диссертации. Ребенка в ясли не брали — слишком слабый. В моем распоряжении были ночь и фронтовая закалка. С диссертацией справилась в срок и в октябре 1955 года защитила ее единогласно на биолого-почвенном факультете МГУ, получила степень кандидата биологических наук.

Не буду описывать все свои мытарства… Как только закончился срок моего пребывания в аспирантуре, ко мне пришел представитель милиции и потребовал освобождения комнаты в общежитии МГУ. Снять комнату или место с ребенком было невозможно. Мы с Полиной Гельман решили обратиться к ректору МГУ Ивану Георгиевичу Петровскому. Я слышала на партконференции МГУ, что у него еще есть свой неприкосновенный фонд. Он никого не принимал, но его секретарь записала на прием Героя Советского Союза Полину Гельман. На прием к ректору МГУ мы пошли вместе. Полина сказала ему, что мы на войне, когда узнали, что университет был частично разрушен при фашистском налете на Москву, то на своих бомбах написали: «Мстим за МГУ». Иван Георгиевич встал и поклонился нам с Полиной. Далее она сказала, что сейчас И. В. Дрягина находится в трудном положении, а она окончила аспирантуру МГУ. Иван Георгиевич сказал: «Проблемы конечно же с жильем?» Предложил мне написать заявление, но оно уже было при мне…

Через неделю я получила комнатку (6 квадратных метров) в доме преподавателей МГУ. Я была счастлива получить эту комнатку, сразу же вселилась с кроваткой сына и маленьким столиком — подарком товарищей по аспирантуре.

В 1963 году я была единогласно избрана на должность доцента кафедры генетики биолого-почвенного факультета МГУ. Это совпало со временем, когда в стране началось гонение на ученых мичуринского направления. Мой руководитель по научно- исследовательской работе С. И. Исаев был учеником И. В. Мичурина и много работал в Центральной генетической лаборатории (ЦГЛ). Его лекции по генетике на биофаке также были мичуринского направления.

На факультете все бурлило — это идеологическая борьба! Группа старых ученых считает, что мой заведующий кафедрой профессор С. И. Исаев недостоин возглавлять кафедру генетики и быть деканом биолого-почвенного факультета. Ему не хватает якобы понимания, что учение И. В. Мичурина и его учеников ничего не дает для биологической науки. Стали восхваляться «достижения» зарубежной генетики, а о мичуринской генетике стали говорить, что она отстает от мирового уровня и не имеет практических достижений.

У партийного бюро факультета, а я была заместителем секретаря партбюро, вызвало тревогу, что часть студенческой молодежи стала увлекаться старой формальной генетикой, проявлялись даже хулиганские выпады. В 1962–1963 годах на факультете трое студентов второго курса надругались над портретом Т. Д. Лысенко. Они тайно, в ночное время сняли портрет из рекреации и приковали на цепь замком к канализационной трубе. В январе 1963 года в двенадцати учебниках по генетике, взятых из библиотеки факультета, разрисовали фотографию Т. Д. Лысенко. Вывесили стенгазету под заголовком «Наше кредо — отсутствие всякого кредо».

Ученые факультета выражали свои протесты против мичуринского направления по- другому — тайным голосованием. Так, в МГУ пытались изгнать путем конкурса ряд профессоров, докторов, доцентов, мичуринцев, например С. И. Исаева, старшего научного сотрудника Г. В. Самохвалову и других.

Мне хотелось понять, почему ученые факультета, видя положительные результаты при решении вопросов в биологии, выдвинутых мичуринцами, не хотят их признавать? Многие коммунисты факультета обращали внимание и на то, что антимичуринцами являются ученые, не принимавшие участия в Великой Отечественной войне и как-то с пренебрежением относившиеся к ученым мичуринского направления — участникам войны. Например, к профессору, заведующему кафедрой земледелия В. Т. Макарову, микробиологу профессору Н. С. Егорову, физиологу, ученику Б. А. Рубина профессору С. С. Андреенко, гидробиологу доценту А. И. Смирнову, геоботанику доценту М. С. Двораковскому и другим.

Для меня было совершенно очевидно, что антимичуринцы руководствовались не только научными данными, а скорее теорией евгеники Н. К. Кольцова, А. С. Серебровского, К. Дарлингтона и других, у которых взял свою теорию «неполноценных рас» Гитлер. Наши антимичуринцы ничем не отличались от старых приверженцев евгеники, считали и активно пропагандировали в 1957–1960 годах то, что писали еще в 1920-х в «Русском евгеническом журнале». Они снова заявляли, что среди людей всегда имеются прирожденные рабы — люди физического труда, а с другой стороны, есть выдающиеся типы людей — судьи, спикеры палат, дипломаты, промышленники, бизнесмены и другие. Существующее разнообразие генетических типов людей должно развиваться и дальше. Типы ученых, деятелей искусства, другие интеллектуальные типы нужно отбирать, развивать и совершенствовать, в отличие от типов физических работников.

Мы неоднократно обращались в партком МГУ об оказании помощи партбюро биолого-почвенного факультета, так как нас поддерживали коммунисты факультета. Н. С. Егоров и я даже выступали на VI партийной конференции МГУ. Я считала, что должна и дальше вести борьбу за правду в науке…

Студенты кафедры генетики и других кафедр биолого-почвенного факультета стали просить пригласить на факультет выступить «выдающегося» генетика Н. В. Тимофеева-Ресовского. Я убедила декана факультета С. И. Исаева и партийное бюро, что надо его пригласить, так как «запретный плод всегда сладок». Пригласили, и я послала ему на выступлении перед студентами записку такого содержания: «Расскажите о Ваших опытах в институте мозга Кайзера Вильгельма?!» Председательствующий студент зачитал эту записку, и все заахали, зашептались. Многие слышали, что Тимофеев-Ресовский во время войны работал в Германии, в том институте, который находился в подчинении Геббельса, и пользовался большим авторитетом. На мою записку он не стал отвечать, сказав, что это другая тема… В его выступлении студенты ничего особенного и выдающегося не услышали.