– Сейчас начнут, – прохрипел сверху Илья.

Стрелки выстроились в шеренгу, каждый напротив своей мишени. Бородач подходил к ним по очереди, что-то объяснял, поправлял, показывал, как стоять, как целиться.

Наконец инструктаж был закончен. Стреляли по очереди. Первым был довольно хлипкий мужичок в шапке-ушанке и телогрейке, которая была ему велика, и он постоянно подтягивал рукава к локтям. При стрельбе автомат в руках мужичка ходил ходуном.

Та-та-та – и пылевой фонтанчик у ног «живой мишени» быстро сдуло ветром.

– Едрит твою. Свинец, что я тебе говорил? – подскочивший к неумехе бородач зло щелкнул переводчиком огня на его автомате. – Одиночными, дубина, одиночными. И не целься по полтора часа. Выдохнул, прицелился и жми. Давай еще.

Во второй раз у Свинца получилось лучше.

Полная женщина, распятая на столбе, крутанувшись почти на триста шестьдесят градусов, истошно завыла. Пуля ей попала куда-то в бедро.

– Ядрена-матрена, – снова завопил своим фальцетом бородач, – кто так привязывает? Гнилой, ты, что ль? Еще раз так привяжешь, самого к столбу поставлю. – Он прихватил веревкой начинающую оседать женщину еще в нескольких местах. – Поехали.

С третьего раза Свинец попал в голову. Остальные стреляли лучше, и через двадцать минут все было кончено. Как только первым же выстрелом (из егоровского, кстати, «бенелли») цыганистого типа парень попал в живот последнему из привязанных к столбам, Илья неожиданно прытко соскочил с нар и рванул к выходу.

– Ну вот, теперь и наш черед. Пора.

За ним выскочили еще несколько человек. Трое, вместе с Ильей, побежали прямиком к столбам, а еще трое скрылись за углом. Буквально через минуту они вернулись оттуда с лопатами. Перерезавший к этому времени веревки бородач вместе с теми, кто их привязывал, покуривая, наблюдали за тем, как «похоронная команда» носит трупы к расположенному неподалеку овражку.

– Быстрее, быстрее. Щас я вас рядом с ними положу, лодыри.

До вечера в бараке стояла мертвая тишина. Егору казалось, что все это происходит не с ним. Или с ним, но в каком-то кошмарном сне. Вот сейчас он ущипнет себя…

– Вставай, – его чем-то с силой ударили в бок, – ишь, разлегся, как на пляжу.

Он и вправду заснул. Невыспавшиеся, злые с похмелья охранники пинками загоняли в барак свежую партию «живых мишеней».

Светлело. Егор приник к щели в дощатой стене. Он не собирался, как скотина, идти на бойню. Для себя он уже решил, если не успеет сбежать и его поведут, как вчерашних в тир, просто так он им не дастся. Он сжал в кармане гвоздь, вырванный из гнилой доски под нарами.

– Чего уставился? Топай. – Лысый, похожий на скинхеда подросток нетерпеливо барабанил пальцами по прикладу висевшего у него за спиной дробовика.

Егор попал во вторую на сегодня партию «живых мишеней».

Во рту пересохло, ноги предательски дрожали, и обильно выступивший на лбу пот заливал глаза. Нащупав в кармане гвоздь, он замахнулся и ударил «скинхеда» в шею. Удар получился слабым – еще бы, он не ел уже двое суток. Да и побои сил не прибавили. Лысый завизжал, а Егор тем временем рванулся к углу барака, надеясь успеть добежать до леса прежде, чем его подстрелят. Но, откуда ни возьмись, перед ним вырос вчерашний здоровяк.

Хрясь. И правая рука, сжимающая гвоздь, повисла плетью. Следующим ударом приклада ему наверняка бы раскроили голову, но подбежавший «скинхед», держась за шею, проверещал:

– Нет! Он мой! Я завтра его! Сам!

Его швырнули на пол, и расплывающуюся в глазах от боли картинку дощатой стены барака кто-то выключил носком грязного кирзового сапога.

На этот раз все обставили с помпой. На импровизированную «гостевую трибуну», состоящую из опрокинутого рефрижератора и нескольких бетонных плит, собралось все местное население, свободное от хозяйственных и полевых работ. В программу культмассового мероприятия, помимо обычных стрельб из легкого стрелкового оружия, были включены: стрельба из пулемета, метание гранат, а по случаю «гвоздя» программы – стрельбы из «РПГ» были подогнаны два «пазика» и «буханка» с проломленной чем-то крышей.

Егор угодил прямо в первую же партию согнанных со всей округи узников, призванных потешить публику на этом сафари. Вокруг все было отмечено флажками, массовик-затейник с переделанной в рупор жестяной лейкой бойко объяснял народу: что, когда и где будет происходить. Предполагалось устроить соревнование между двумя командами. Военно-спортивный праздник, да и только.

– Пшел, пшел, – его пинками прогнали мимо команды «Волков», где стоял, ухмыляясь, тот самый лысый «скинхед».

Странно все-таки устроена жизнь. Еще три дня назад выстрелом из «бенелли» он был готов снести себе полчерепа, освободившись от бессмысленного, как ему казалось, существования в этом изуродованном мире. Теперь ему готовы помочь это сделать. Ан нет. Трясутся поджилки, екает сердечко. И вот он – неудавшийся самоубийца, с тоской ощупывает взглядом спасительную опушку леса.

Повернув голову, Егор уставился на пританцовывающего от нетерпения «скинхеда». Тот, высунув язык, заряжал старенький дробовик лохматого года выпуска.

Считается, что перед смертью человек успевает вспомнить всю свою жизнь. Якобы перед ним проносятся все события: детство, отрочество, юность…

Ха. Ни хрена подобного.

Только он успел подумать: «Что за идиотский, бабский, белый свитер напялил на себя этот лысый урод», как, заглушая выплюнутое из рупора-лейки «пли», грохнул залп, и что-то обжигающе горячее, ударив Егора в грудь, лишило его возможности наблюдать за происходившими в дальнейшем событиями. А произошло много чего интересного.

Например, с той самой опушки, куда только что смотрел Егор, прилетела первая мина. Шлепнувшись между «живыми мишенями» и стрелками, она не причинила вреда ни тем, ни другим. Зато вторая, угодив прямо в VIP-ложу – бортовой «КамАЗ» без кабины, сразу лишил банду Глухого всего руководства. И тут же и коробка рефрижератора, и все, кто на ней стоял, были разорваны в клочья из «Зушки», установленной на мчащемся по полю «Урале». Предоставленные сами себе, участники сорванного праздника метались по пашне. А вокруг носились натуральные тачанки, поливая из пулеметов и «расстрельную команду», и ее жертвы, и праздную публику. И отличались эти тачанки от своих прародительниц времен гражданской войны прошлого века только тем, что вместо «максимов» на них были установлены «корды», «утесы» и «курганы».

Все было кончено в течение каких-нибудь пятнадцати минут. Тех, кто посмел оказать сопротивление и не лежал на поле либо нафаршированный свинцом, либо частями, жестоко добивали. Остальных (а их не набралось и полтора десятка) буквально швырнули на три подводы, и вся эта «Первая конная» исчезла так же стремительно, как и появилась.

Что-то мягкое и теплое взяло его в плен, спеленав, как младенца, по рукам и ногам. По крайней мере не то что встать – пошевелиться, не разбудив «захватчика», разомкнув его нежные, но крепкие объятия, было невозможно. Полежав еще минут пять, пытаясь рассмотреть при скудном свете, проникающем сквозь махонькое оконце, чуть ли не оседлавшее его существо, Волохов решительно приподнялся.