быть единица действия для глобального изменения образа. Поэтому необходимо, чтобы именно скульптор, соображающий в структуре объемного конструирования, сделал остроумный и, самое главное, оптимальный проект изменения лица, используя отформованный слепок с лица клиента или других частей тела, естественно, согласовав его с заказчиком. Важно, чтобы модель была натурально затонирована и волосы по цвету и по форме соответствовали прическе заказчика. Иначе клиент не сможет абстрагироваться и затоскует, увидав свою физиономию белого цвета и без волос. Потом заказчик находит хирурга в той или иной стране, которому он доверяет, показывает ему объемную модель, сделанную каким угодно способом, выясняет, сможет ли доктор это сделать и гарантирует ли он последующее сходство с моделью. Если хирург соглашается, то заказчик предупреждает, что результат они вместе будут сравнивать с эталоном. Серьезное дело все-таки ваша внешность.

Копенгаген

Самым красивым и безупречным по вкусу городом мира мне кажется Копенгаген. Но утверждать не могу, я же не везде был. С этим благородным городом я познакомился году в тысяча девятьсот восемьдесят четвертом, когда профсоюз датских моряков обратился в Минкульт, чтобы молодой скульптор сделал памятник Ленину. Приехав на установку, я обалдел от набережных, архитектуры, скульптур и от общего духа свободного морского северного ветра, смешивающегося с запахом датского пива и ароматного трубочного табака. Памятник получился довольно необычным. Моряки остались довольны. Позже, после нашей Перестройки, его поставили в какой-то музей, но там я уже его не видел. Да и не об этом я хотел бы рассказать, мой уважаемый читатель. Когда я ехал согласовывать архитектурный проект и прилетел в аэропорт, мои планшеты стояли у стенки рядом с движущейся лентой. «С чемоданами. Естественно, не габарит», — подумал я. Подошел, чтобы забрать упаковку, и почувствовал, как ласковые руки с двух сторон осторожно, но крепко взяли меня под локти. Я много лет тренировал прием, чтобы освобождаться от такого захвата. Ноешь что-нибудь, вдруг неожиданно бьешь коленом в подколенную впадину правого, подхватывая коленкой же его бедро сильно вверх, и этой же ногой высекаешь его оставшуюся на земле ногу. И т. д. и т. п. с ударами в пах и по глазам. Слава богу, мозгов хватило, чтобы не исполнить все это. Держали меня два вежливых полицейских. Выяснилось, что пограничная собака среагировала на запах советского столярного клея. Он же варился из костей. Я пытался объяснить таможенникам на своем посредственном английском, что эта традиция — клеить архитектурные проекты — берет свое начало на Руси с шестнадцатого века. Люди в форме, улыбаясь, с недоверием смотрели на меня, но отпускать не собирались. Принесли мне канцелярский ножик. «Режь», — говорят. В ответ я назвал им придуманную на ходу цену и предложил резать самим. Это подействовало и меня вскоре отпустили. Вторая история про этот город, которую я выше обещал вам рассказать, была связана с нашей галереей «Марс». Декабрьский вечер в Москве. В галерее остался охранник и директор-женщина. Благообразный посетитель, позвонивший в дверь, назвался датчанином, хоть, как позже выяснилось, имел половину индийской крови. Он осведомился у директора, не будет ли она против, если он поснимает немного произведений и покажет фотки своим высокопоставленным друзьям в Лондоне и Копенгагене. Директор не отказала. Гость быстренько всё отснял и, наговорив кучу любезностей и комплиментов, скрылся в ночи. Прошло около года. Я собирался уходить из мастерской, было около десяти вечера — темень, дождь со снегом. Раздался телефонный звонок, женский голос спокойным безапелляционным тоном устало произнес: «Александр Иулианович? Здравствуйте. С вами говорит полковник Интерпола Шереметьева Надежда Семённа. Мне как следователю российского отделения поручено вас допросить по делу (фамилию не помню)…» — как выяснилось, того датского гостя. Я положил трубку. «Вы зря бросаете трубку, Алексан Юлянч. Я вас допрошу, и допрошу сегодня». Я наврал, что разъединил случайно, и сказал, что завтра улетаю в Берлин. «Подъезжайте сейчас по адресу (какому, не помню), и мы все сделаем быстренько». Меня привез мой товарищ в какой-то московский двор, к зданию, напоминающему школу. «Если не вернусь через полчаса, звони братве», — сказал я и вошел в подъезд. На четвертом этаже в классе под указанным номером сидели три человека: Надежда Семенна и два мужика помоложе, все в форме. Они, заговорщически улыбаясь, рассказали мне суть дела. Представитель Датского королевства, вернувшись домой, продал наши произведения несколько раз, по фотографиям, на сумму в двадцать один миллион баксов. Причем стратегия была примерно такой. Он показывал корпорациям, банкам, богатым людям фотки картин и скульптур и пугал, что если их сейчас не купить, то потом их не найдешь или найдешь, но очень дорого: «Я плачу половину, и вы — половину». «Нееет, — говорили друзья.  — У нас нет свободных денег». Или еще что-нибудь в этом роде. «Это глупость — не вложиться сейчас в этих русских. Хорошо, я плачу свою половину и четверть вашей половины, а когда мы заработаем, продав шедевры, вернете мне мои деньги. По рукам?» Так многие попались. В результате, имея только снимки в телефоне, наш «искусствовед из Дании» напродавал произведений на двадцать один миллион баксов. «Какой талант! — обсуждали мы позже с коллегами. — Нам бы такого арт-дилера в галерею». Надежда Семеновна, поговорив со мной, отпустила меня через полчаса. Но это еще не все. Через несколько месяцев, работая в Вероне, я увидел чуть ли не бегущую ко мне хозяйку литейки Джованну, невысокую, полноватую, немолодую итальянку. Даже когда кто-нибудь приезжал расплачиваться с ней за отлитую статую, она так не бегала. Я в волнении снял наушники: «Что случилось?» «Возьми трубку! — крикнула она на плохом английском. — Звонят из Интерпола». В такие моменты даже святые, думаю, испытывают легкий дискомфорт и начинают припоминать и анализировать свое поведение. Выйдя из цеха, я набрал странный номер, который продиктовала Джованна. Приятный голос поставленной речью на безукоризненном английском, поздоровавшись, объяснил мне суть звонка. У меня гора упала с плеч. Оказалось, что наш «профессор из Дании» уже под следствием и всех художников галереи «Марс» приглашают на суд в Копенгаген. Я поблагодарил за приглашение и сообщил, что я не встречался со злодеем, что якобы проданные им мои скульптуры находятся в Москве у меня в мастерской и что, если возникнет необходимость, я прилечу по первому требованию Интерпола. Потом, встретившись с друзьями, которые летали на суд, я узнал, что аферист рассказывал, что я его возил по каким-то мастерским, дачам и вообще от него не отставал. Юра Миронов, великий (без шуток) абстракционист, упрекал меня: «С Сальвадором Дали легче договориться о встрече, чем с тобой, а с каким-то аферистом ты не расстаешься