— Там это… Люди не понимают. Что делать-то нам?

Он не выглядел испуганным, скорее озадаченным. И сразу же нашел глазами Малфриду. Она поднялась. Переглянулась со Свенельдом и вместе с ним пошла на двор.

Большинство людей Ольги древляне постарались расположить с возможными удобствами, благо погост был немаленький. Кого устроили по избам, кого в овинах, кого в хлевах со скотиной. Те же, кто еще не пошел отдыхать, разложили посреди погоста большой костер, — подле него было как-то спокойнее, можно было беседовать, делясь впечатлениями первого дня похода. И всех всполошил этот протяжный крик — то ли человеческий, то ли звериный, но исполненный такой люти, что все враз поднялись, похватали оружие, смотрели, не зная, что предпринять.

Отблески от костра достигали кромки леса. Казалось, что стволы, росшие еще днем в стороне, придвинулись гораздо ближе, и переброшенная от дерева к дереву жердь для ограждения теперь была видна совсем недалеко. Вот на ней-то воины и разглядели девочку. Совсем небольшую, лет пяти-шести, в обычной белой рубашонке, со светлыми, ниспадавшими на плечи косичками. Девочка сидела на жерди странно, как птичка, удерживаясь на перекладине пальцами ног, а руки сложила перед грудью. И почему-то она казалась необычным ребенком: слишком серьезным было ее личико, неживым, не по-детски мрачным, а круглые светлые глаза смотрели угрюмо из-под сдвинутых белесых бровей.

Пугаться такой крохи воинам было бы словно не к лицу, однако отчего-то никто не решился ни подойти к ней, ни подозвать. Вот и переговаривались, не зная, как быть.

— Это дочка моя, — сказал, увидев девочку, вышедший из дома Милюта. — Раньше мы ее Мюткой звали, до того, как лес ее от нас востребовал. Ну мы и отвели ее в чащу, чтобы других своих детей уберечь. Пусть лучше она… ну и ее сестра, какую еще раньше позвал лес. Но с тех пор лес нас не трогал больше, нежить не скреблась в двери, медведи не драли скот и волки не нападали.

— Как же вы раньше оборонялись? — спросил Претич, не понимавший, как можно отдавать свое здоровое и неувечное дитя нелюдям.

— Раньше? Когда это раньше? Раньше лес наш был. Ну, до того как приехал посыльный от князя Мала Древлянского и поведал, что мы теперь под покровительством темных богов. Они и дали нежити небывалую силу.

— Орлы! — только и хмыкнул Претич. Шагнул было к ранее звавшейся Мюткой девочке, руку протянул, будто покликать хотел, но тут же отшатнулся, когда из лесу опять прозвучал этот громкий и полный требовательной ярости вой. Некоторым даже показалось, что это сама Мютка вопит, ибо она задергалась, наклонила головку, поводя ею из стороны в сторону, как будто пьяный мужик с похмелья.

— Мюточка!.. — попробовал слабо подозвать дочку Милюта, но рядом возникла Малфрида и отстранила его.

— Не зови! Так только разозлишь тех, кто ее отправил. И не человек уже твое дитя, иная в ней душа, нелюдская. Отныне она покликуша — дурочка, какая в услужении у лешего и иных духов леса состоит, через которую они связь со смертными могут держать. Вот они и прислали ее зачем-то. Ты должен знать, чего они хотят, Милюта.

Древлянин стал дрожать так сильно, как будто его сейчас бить в припадке начнет.

— Ох, ох, да ведь и впрямь требовали. И всего-то козу. Мютка приходила и не своим голосом просила козу, чтобы молока для нелюдей лесных надоить. Мы вон ее и привязали, ждали, кто за козой явится, а тут вы. Ну духи и не явились. А теперь…

— Да отдайте вы ей козу, делов-то, — хмыкнула Малфрида. — Коза — пустое. Главное, чтобы к полуночи лес на нас не пошел, не раздавил.

— Да как он пойдет? — удивился кто-то из кметей. — Да мы его!.. В щепу разнесем! Вон как ярл Торбьерн недавно с оплетенем справился.

— В самом деле, — даже развеселился Претич. — Такого у нас еще не было.

— Дураки! — откликнулся бывавший тут ранее гридень Стоюн. — Мне с нежитью древлянской приходилось сталкиваться. Это вам не хазары копченые, это страшно.

— Страшнее и злее лютого хазарина или печенега бешеного никого нет! — почти обиженно заметил Претич. — А эти… Детей полоумных нам, что ли, бояться?

Пока они спорили, Милюта чуть ли не бегом поспешил в хлев и уже тащил на веревке давешнюю козу. К бывшей дочке подойти не решился, отступил, оставив козу, которая стала тупо между тенью и светом, потом вроде как назад пойти надумала, но тут покликуша поманила ее и коза послушно подошла к ней. В следующий миг девочка схватила ее за рога, лихо перекинула через плечо и одним прыжком вместе с козой исчезла в лесу. Показалось даже, будто стволы расступились, пропуская ее. Потом в лесу что-то трещало, ухало, слабое блеяние козы раздавалось все дальше, все тише.

— Все, теперь они успокоятся, — произнесла Малфрида. И обернулась к воинам, которые стояли, разинув от удивления рты: — Отдыхать устраивайтесь, нас сегодня уже не потревожат.

Да, попробуй теперь заснуть. Кмети хватались за обереги, наблюдая, как древлянский лес будто расходится в стороны. Только что костер корявые стволы освещал, а теперь и не разглядеть. Или огонь погас, или разошлись дубы. И дружинники поспешили сразу подбросить в пламя загодя заготовленные дрова. У живого светлого пламени не так и жутко было.

Малфрида хотела было вернуться в Милютину избу, но неожиданно замерла, устремив взгляд на ее высокую кровлю. Отсвет костра туда слабо попадал, но она своим ведьмовским зрением уже видела, что вся крыша у дымного продуха обсажена большими сороками. Птицы сидели непривычно тихо, будто ожидая чего-то. Вещицы[84], сразу видно. И Малфрида почти бегом поспешила в избу.

Там она перво-наперво увидела Ольгу, которая недавно отправилась почивать, а теперь опять вышла и сидела подле обложенного камнями очага. Как раз под раскрытым сверху продыхом для отвода дыма.

— Там, — кивнула Ольга на немой вопрос Малфриды в сторону занавешенной женской половины. — Жена Милюты вдруг рожать надумала.

Малфрида так и кинулась туда, увидела лежавшую на лавке Милютину бабу с разведенными ногами, слабо постанывавшую, а между ее колен возился, как иная повитуха, волхв Коста. Малфрида даже выругалась сквозь зубы. И к Косте:

— Ты что же это надумал!

— Не лезь! — отпихнул он ее плечом. — Я могу ей помочь.

— Что ты можешь, блаженный! Дитя в ней переношенное и уже не жилец. А так ты еще и мать погубишь, она уже гниет изнутри, а помрет — здешние тебя обвинят.

Коста на миг замер, а потом мотнул головой. Малфрида только фыркнула, отошла. Сама понимала, что уже ничего не изменишь, ну да, видать, Коста сам захотел выйти из повиновения. Вот пусть и расплачивается теперь.

Ладно, утро вечера мудренее, а до рассвета ей самой отдохнуть надо. И потеснив на полатях хозяйских детей, Малфрида невозмутимо надвинула на глаза капюшон и заставила себя уснуть.