– Джинни, – перебил он меня, – чтобы зачать ребенка, недостаточно просто рассчитать время и сделать все необходимые приготовления.

– Ну, если сперма…

– Я не про сперму! – громко засмеялся Артур.

Мы уже спускались по склону, ведущему к деревне; мимо проплывали недавно построенные одноэтажные домики.

– Джинни, давай прокатимся, – предложил он. – В дом мы можем вернуться и позже.

– Прокатимся? Но куда?

– У тебя что, нет любимого места?

Я молчала.

– Такого, с которого открывался бы живописный вид.

– Нет, – покачала я головой.

– Джинни, ну отвези нас хоть куда-нибудь!

Я притормозила и повернула направо, миновав увитые плющом каменные столбы и въехав в аллею из желтеющих лип, которые с двух сторон подпирали извилистую дорогу.

– Есть же у вас тут красивые места! – с едва различимым нетерпением добавил Артур.

У меня было полно любимых мест: уголков, в которых я любила ловить гусениц или бабочек, прогуливаться, размышлять, дышать воздухом или учиться… Или мазать патокой деревья. Но их не назовешь красивыми: пустошь за трейлерами на косогоре между Ситауном и Биром, где в это время года можно найти в колючих зарослях гусеницу дубового коконопряда, мирно спящую в своем оранжево-черном наряде; болотце у бара Фоссета, где сливаются два ручья, образуя озерцо с берегами, поросшими островками камыша, где я иногда находила длинные шелковистые коконы коконопряда, приклеившиеся к стеблям; железнодорожную станцию, ту самую, от которой мы только что отъехали, и невозделанный клочок земли за ней, окруженный обветшалой проволочной оградой, под которую можно протиснуться, чтобы очутиться среди наиболее редких полевых цветов Западной Англии; а еще лучше – свалка за станцией техобслуживания «Эссо», что на шоссе А-303 в Винтерборн Строук, где мне несколько раз удавалось найти характерный пупырчатый кокон бражника винного, притаившийся на земле посреди мха и хлама, или гусениц цветочницы красновато-серой, пожиравших крестовник. Все это были мои любимые местечки. Как и насекомых, которых я изучала, меня никогда не привлекала прилизанная красота. Для нас сорняки – это полевые цветы, а невозделанная пустошь – труднодостижимый рай. Теперь дикую природу можно найти в Дорсете только на заброшенных свалках и невыразительных болотистых пустырях. Вряд ли такие места подходили для развлечения гостей.

– Нет, – повторила я, – нет.

На самом деле я была не в восторге от мысли о том, что мне придется прогуливаться и разговаривать с Артуром. Я еще могла перенести наши «медицинские» ежемесячные встречи, в которых не было ничего личного, но знакомиться с ним ближе мне не хотелось. Я была отнюдь не против родить Виви ребенка, воспользовавшись Артуром как катализатором, как инертным элементом процесса. Но мне хотелось, чтобы он оставался для меня незнакомцем.

– Так, значит, нам некуда пойти, чтобы побыть в одиночестве, – тихо сказал он.

Мне пришлось напрячь слух, чтобы расслышать его. В зеркале я видела, что он, держа голову прямо, смотрит в заднее стекло, но у меня было такое чувство, что он пронизывает меня взглядом, пытаясь выведать все мои тайны.

– Может, ты хотела бы где-нибудь прогуляться? – предложил Артур.

Мы уже добрались до последнего поворота, после которого, как я хорошо знала, откроется вид на дом.

– Ну пожалуйста! – умоляющим тоном воскликнул он. – Давай пока не поедем к дому, а просто остановимся и поговорим.

Я затормозила у обочины и выключила мотор.

– Если хочешь, можем прогуляться к ручью, – сказала я.

– Я так люблю прогуливаться по берегу ручья! – радостно проговорил Артур, открывая дверцу.

Впервые с тех пор, как я забрала его на станции, я улыбнулась – но так, чтобы он этого не увидел. Тугой узел у меня в груди чуть ослаб, и лишь теперь я заметила, что этот узел есть. Много позже я поняла, что Артур обладал замечательным даром выводить меня из напряженного состояния. Сейчас, оглядываясь назад, я вижу, что начиная с той первой прогулки он перестал быть для меня «инертным элементом процесса».

Я повела Артура за шеренгу елей, которая тянулась вдоль изгороди, обозначающей восточную границу нашей усадьбы. Нижние лапы находились чуть выше моей головы, нависая над изгородью таким образом, что стволы деревьев и густые ветви над нами образовывали темный проход, который я всегда называла туннелем. Здесь царила полутьма – лишь кое-где сквозь ветви пробивались живописные столбы света, и прогуливаться здесь было довольно приятно. Я подняла взгляд, незаметно разглядывая ветки – меня одолевало желание остановиться и потрясти их, а потом рассмотреть то, что с них упадет. Если бы я была одна, то поступила бы так, не задумываясь, но было понятно, что это может показаться Артуру странным, а потому я сдержалась. Вместо этого я переключила внимание на то, что уже лежало под елями, – это были главным образом иголки и шишки вперемешку с разнообразными жуками и букашками. Обычно я искала осиные коконы, причем желательно без дыры – тогда можно отнести свою добычу в лабораторию и посмотреть, как оттуда вылупливается новорожденная оса. Но больше всего мне хотелось найти куколку гарпии большой, висящую на стволе дерева и почти неотличимую от его коры.

Я гордилась тем, что Клайв научил меня смотреть на мир без той слепой надменности, с которой его воспринимают большинство людей. Там, где другие замечали лишь маленького унылого паучка, ползущего вверх по изгороди, я видела бескрылую самку волнянки, а там, где я замечала изящную безвредную шмелевидку, привлеченную сладким вареньем, другим чудилась злая оса, которая стремится испортить им пикник. Там, где я замечала бражника глазчатого, другим виделся лишь сухой прошлогодний лист.

Пройдя туннель, мы вышли на залитый солнцем берег ручья, который тихо вился посреди грязи. У самой воды стояли четыре ветхие ракиты с переплетенными ветвями. Я подняла конец тонкой ветви, которая загораживала мне дорогу, и не опускала ее, пока не прошел Артур, – проложила ему путь, так сказать. Мои тренированные глаза оббежали нижнюю поверхность листьев в поисках признаков, означающих, что бражник глазчатый уже вылупился.

Я провела Артура по мостику из букового ствола – истекающему соком буку, расколовшемуся посередине и перебросившему вторую половину ствола на тот берег.

– Должно быть, расти здесь было очень весело, – заметил Артур, переходя ручей с расставленными для равновесия руками.

Мне места, в которых я выросла, не казались такими уж необыкновенными. Я спрыгнула с мостика на узкую тропу, Артур сделал то же самое. Тропинка утопала в ежевике, сопровождающей ее до самых стен церкви Святого Варфоломея.

– А ты где рос? – спросила я.

– У Ланкастер-Гейт, – ответил он. – Чистокровный лондонец.

– Ланкастер-Гейт? Какое приятное название!

– Это и впрямь отличное место. Дома там выходят на Гайд-парк. Но для ребенка эти места все равно лучше.