– Месье Жанико, вы только что создали замечательный прецедент, признав свое поражение. Я вел себя очень осмотрительно, когда заключал с вами сделку ради обладания безупречной красавицей принцессой. Осторожность оставила меня теперь. Я не способен прожить с ней целый год, и даже месяц, и даже полчаса! Поймите, я становлюсь истеричным. Непостижимо, что передо мной та женщина, которую я боготворил так долго! Мое сердце разбито, и я раскаиваюсь во всех преступлениях, что совершил ради нее. Так будьте же милосердны – давайте заключим еще одну сделку: заберите ее от меня! Я готов сделать все, что вы захотите – взмолился Флориан.

Жанико глубоко вздохнул.

– Вот и все вы таковы! Вы изворачиваетесь и торгуетесь только ради собственных желаний, и цена не имеет для вас значения. Я не понимаю своих людей, и эта неспособность понимать их беспокоит меня. Хотя скажу тебе, Флориан, я знал, чем все кончится еще при первой нашей встрече. Но тогда ты был наивным романтиком, человеком, лелеющим нечеловеческие идеалы. А я терпеть не могу никаких идеалов… – Жанико оборвал фразу на полуслове и погрузился в размышления. Чародей переводил взгляд с одного на другого из присутствующих с видом дружеского неодобрения.

– Интересно, почему это вы все выглядите такими мрачными? Я люблю видеть счастливые лица вокруг себя, – поинтересовался он.

Ему ответил Михаил:

– Тебе-то хорошо философствовать и скалить зубы. Но насмешки вызывают религиозные сложности, а философия многократно углубляет их. Хотя, если ответить на твой вопрос, почему я выгляжу мрачно, то это из-за нашего святого-скандалиста и неприятностей, которые он навлекает на небеса, да и на ад тоже. После всех наших многочисленных обсуждений его персоны, так и не нашлось подходящего места во вселенной, куда можно было бы его поместить.

Жанико воскликнул:

– Но ведь все очень просто. Пусть Хоприг, Мелиор и их ребенок вернутся в Бранбелуа в те старые времена, когда он еще не являлся святым. Пусть они вернутся в таинственное место, во время, которое не существует более нигде на земле, кроме Бранбелуа. Земля будет, таким образом, избавлена от вашего святого-скандалиста, Хоприг от своего нимба, а Флориан от жуткой истерии. Мелиор и Хоприг перестанут быть реальными существами, оставшись лишь героями легенд о безмерной красоте и святости. Никто нигде не пострадает от такого решения. Я предлагаю выход потому, что люблю видеть счастливые лица вокруг себя, счастливые лица повсюду – даже на небесах.

Восторженный Михаил ответил:

– Ты очень хитер, Жанико. Мы на небесах не можем сравниться с тобой в этом. Тем не менее не пойму, как это нам не пришел в голову такой простой и очевидный выход – вернуть Хоприга в Бранбелуа.

Архангел взглянул на святого.

Хоприг улыбнулся, как всегда благожелательно, но не раскаиваясь в своих оплошностях. Он ответил:

– В конце концов, я достаточно насмотрелся на новый мир в качестве начинающего святого. Да и нимб иногда мешает мне расслабиться. И уж конечно, нет никакого удовольствия постоянно препираться с упрямыми ангелами. Так что я склонен предоставить право выбора Мелиор.

Мелиор поднялась с табурета у колыбели, где младенец, разбуженный неожиданным громом, вновь погрузился в глубокий сон. Принцесса взглянула на Флориана, ничего не говоря. Она улыбалась довольно печально. Герцог знал, что нигде в мире не увидит он больше такой же очаровательной и безупречной красавицы, как его расколдованная принцесса.

Флориан произнес:

– Несчастная! Но во имя земли, неба, моря, царства небесного и геенны огненной – согласись! Как только ты вновь станешь легендой, ко мне вернется прежнее чувство восхищения и любви к тебе, той красоте, которую приятно видеть, но не слышать.

– Да, думаю, что так оно и случится. Ради нашего общего блага будет лучше, если мы с Хопригом вернемся в Бранбелуа, в те времена, когда я еще не стала твоей женой. Из-за ребенка Хопригу, наверное, придется жениться на мне. Но он, по крайней мере, принимает женщин такими, какие они есть, – ответила ему Мелиор.

– Полагаю, вы говорите образно, но в любом случае уверен, что вы не хотели и сказать ничего плохого. Так вернемся же домой, моя дорогая.

Флориан попрощался с обоими. Герцог оставил надменную манеру смотреть на людей свысока – за последний час он утратил свой обычный вид человека веселого и немного раздраженного. Месье лишился роли самодовольного весельчака из высшего общества.

– Теперь, когда вы оба вновь становитесь легендой и символом, я смогу, быть может, еще раз уверовать в любовь и святость. Весьма прискорбно и совершенно напрасно некоторые люди стремятся ввести их в свою повседневную жизнь. Такие вещи хороши только для любования ими со стороны. Невозможно достичь абсолютной красоты и святости в земном бытие. Но нам необходимо верить в красоту, и мы убеждаем себя, что она существует: память говорит, что она была, а оптимизм – что будет. Некоторым кажется, что они видели ее где-то рядом, но они попадают в ловушки романтики и иллюзий. Это глупо и тривиально.

Мелиор вставила слово как всегда не вовремя:

– Ах, как меня раздражает, когда точно помнишь, что принес собой шляпу, а потом нигде ее не находишь… Да-да, продолжай, Флориан. Да вон же она, на гвозде возле дверей! Мы все слушаем тебя, дорогой.

Флориан продолжил:

– Хотелось бы верить, что святость все-таки существует в нашей жизни. Однако я обнаружил, что даже она смешивается с некоторой, как бы поточнее выразиться, двусмысленностью… Человечество обладает многими достоинствами, но – как мне кажется – они не вызывают особого восхищения. Ко всем, кого узнавал близко, я испытывал некоторое чувство приязни, но напрочь утрачивал уважение. Подозреваю, что человек не наделен ни добродетелью, ни порочностью: его моральные качества вообще весьма посредственны. Поэтому красота и святость останутся для меня вещами, о которых приятно размышлять, и к которым весьма опасно стремиться, ибо они абсолютно недостижимы в земной жизни. Не знаю, почему это так, но уверен, что нарушил некий закон, говорящий, что лишь посредственность имеет право на существование где бы то ни было. Вот почему я понес наказание и подвергся высмеиванию.

– Да, но ты также наказываешь всех присутствующих своим многословием… – прервал его Жанико.

– Я также не нахожу повода для высокопарных речей и помпезности, сын мой, и не намерен выслушивать нравоучения от запутавшегося в собственных желаниях человека. Достаточно уже того, что твои романтические устремления огорчили небожителей и вызвали – я воздержусь от иронии в адрес нашего коричневого собеседника – неблагоприятный отзыв даже в аду. Я уже молчу о том, что могло произойти с моим храмом Лоу Гиффса за то время, что я находился по вашей прихоти в здешнем мире.

– Ваш храм Лоу Гиффса! Возможно ли, месье, что, будучи столько месяцев христианским святым, вы собираетесь вернуться к своим языческим верованиям в Бранбелуа? – печально произнес удивленный герцог.