И Геращенко решительно пошел в защиту.

Для начала он нашел железобетонный аргумент. Всех, кого мог, – и посла в Сингапуре, и главу Госбанка СССР Владимира Алхимова – он стал убеждать, что нужно Рыжкова оставить в живых. Ведь он не горе-управленец и тем более не преступник, а ценный свидетель. Советский Союз инициировал огромное количество судебных дел против сингапурских должников, и только так появлялся шанс вернуть украденные деньги. Если Рыжкова расстрелять, советская страна потеряет шанс на возврат долгов. По англосаксонскому праву, одна из сторон на суде может ссылаться на устное обещание другой. Такие показания суд учитывает. А если Рыжкова казнят, заемщики станут массово говорить в суде, что управляющий Рыжков обещал им продлить действие договора. Мол, это не просроченные долги, а продленный кредит. А раз так, то и оснований для возбуждения дела нет. И ведь никак советская сторона не докажет обратного, потому что управляющего расстреляют.

Геращенко строчил докладные начальникам, специально ездил в Москву, чтобы все лично объяснить главе Госбанка Владимиру Алхимову. В итоге тот написал письмо в Президиум Верховного Совета Леониду Брежневу[219]. Брежнев послание долго не мог прочесть, часто болел и делами занимался не торопясь.

Рыжков сидел в камере смертников и готовился к казни.

Наконец Брежнев письмо прочел. С доводами госбанкиров согласился. Рыжкову заменили казнь пятнадцатью годами лишения свободы.

Он остался жить.

За пять лет в Сингапуре Геращенко удалось вернуть две трети убытков и восстановить стабильность банка. Так он стал настоящим Гераклом. Прозвище, которое было дано в шутку по созвучию фамилии банкира и имени всесильного греческого бога, отражало суть человека.

Этот первый подвиг Геракла из Госбанка стал легендой, которую передавали из уст в уста. И не страшно, если что-то уже было не так в этом рассказе. Главное – Геракл спас человеку жизнь. Этим в ЦБ мог похвастаться не каждый. Легенда стала стержнем репутации Геращенко. Много после этого он делал и верных шагов, и ошибочных. Но почти все ошибки списывались, ведь каждый в ЦБ знал: Геращенко крут. Его репутация была настолько высокой, что никакой «черный вторник», обмен денег, сотрудничество с ГКЧП или еще что-то не могло подорвать ее в глазах коллег.

Многие думали, что совзагранбанки – черные шкатулки, через которые коммунистическая партия и КГБ финансировали свои тайные дела. А Геращенко знал о совзагранбанках все. Он работал в них многие годы: в Лондоне, Ливане, Франкфурте-на-Майне и Сингапуре. И то, что кому-то казалось тайными операциями, для него было обыденностью. В 1992 году Геращенко перевел активы совсзагранбанков на баланс Банка России, чтобы они не были арестованы из-за невыплат по долгам СССР[220]. Он берег то, к чему был привязан.

И конечно, когда в 1992 году после развала СССР Международный валютный фонд порекомендовал российскому правительству упразднить совзагранбанки, Геращенко был зол. Он сделал вид, что вообще не услышал рекомендаций. МВФ настаивал, чтобы Центральный банк России вышел из капиталов всех коммерческих банков, не только зарубежных. Геращенко, выросший в так называемых коммерческих госбанках, капиталом которых распоряжалось государство, закрывать их не собирался. Просто эту тему затер бюрократическими методами. Не говорил ни «нет», ни «да». Молчаливо соглашался, но ничего не предпринимал для продажи госбанков. Эта тактика помогла. В первой половине 1990-х дело до них так и не дошло, тем более что они часто оказывались полезными в трудных ситуациях. Так что до кризиса 1998 года требования к Госбанку по очистке себя самого от госбанков как будто поутихли.

Теперь совзагранбанки превратились в росзагранбанки. К 1999 году их осталось пять: английский Moscow Narodny Bank (на 88,9 % принадлежал Банку России), французский Eurobank (77,8 %), немецкий Ost-West Handelsbank (48,6 %), австрийский Donaubank (49 %) и люксембургский East-West United Bank (49 %). Только два из них ЦБ мог контролировать. Их суммарные активы составляли шесть миллиардов долларов[221]. И жизнь там бурлила. Зарубежные госбанки включились в дело становления молодого российского капитализма всей своей энергией и опытом. Росзагранбанки фокусировались на работе российских компаний и офшоров: регистрировали для своих клиентов офшорные компании. Нередко оказывали российскому бизнесу деликатные услуги: помогали уклоняться от уплаты налогов и придавать деньгам легитимный вид, например. Сейчас такая деятельность считалась бы неприемлемой, в некоторых случаях даже уголовно наказуемой. А тогда всем казалось, что всё в современном ключе, Россия вписывается в реалии капитализма. Тогда еще не были приняты строгие правила Группы разработки финансовых мер борьбы с отмыванием денег (Financial Action Task Force, FATF), да и сама FATF не казалась строгой и важной организацией, хотя и была образована еще в 1989 году. Кстати, ГКО как схему предложили российскому правительству именно банкиры из росзагранбанков[222].

После кризиса 1998 года МВФ, который жестко согласовывал программу помощи России, стал настойчиво выставлять требование о выходе ЦБ из капитала коммерческих банков. Он поддавливал Центробанк и по другим фронтам: требовал большей прозрачности в деятельности и управлении резервами[223]. В послекризисное время рекомендации Международного валютного фонда стали в российской экономической политике превращаться в закон. Только выполнив их, Россия имела шанс получить деньги на поддержку экономики. В 1999 году правительству фактически был выдвинут ультиматум: разработать график репатриации валютных резервов из российских загранбанков. По мнению МВФ, росзагранбанки уводили из-под контроля фонда золотовалютные резервы российского ЦБ, а в 1996 году часть его кредитов прокачали через росзагранбанки на российском рынке ГКО[224].

Накалу страстей вокруг загранбанков способствовала Генпрокуратура. Она обвинила Центробанк в том, что финансовый регулятор совершал операции с золотовалютными резервами через счета компании FIMACO и в процессе деньги разворовывались. Геращенко негодовал от обвинений, утверждая, что никакого воровства не было. Уж кто-кто, а он отлично знал людей, которые занимались операциями со средствами Центробанка с обеих сторон «прилавка»: и с цэбэшного, и конкретного загранбанка[225]. Он не хотел верить ни в какие нарушения и не верил в них.

Счетная палата тоже не осталась в стороне: затеяла большую проверку ЦБ на предмет управления контрольным пакетом российских загранбанков. Та показала, что за пять лет ЦБ влил в заграничные банки более трех миллиардов долларов. Именно он был основным поставщиком ресурсов для загранбанков, а сами они не платили государству ничего, даже дивидендов. Загранбанки в российский период управлялись плохо, без конкретных задач и целей. Так констатировала Счетная палата[226]. И лишь три из шести закончили 1998 год с прибылью[227].

Несмотря на беспрецедентное давление, Геращенко использовал проверенный трюк: не отказывался от требований, но ничего не делал. На этот раз старая стратегия не сработала. И если с Евгением Примаковым как-то удавалось договариваться и отодвигать вопрос, то с новым премьером – бывшим главой ФСБ Владимиром Путиным – не очень. От нового правительства Геращенко поступило прямолинейное предложение: передать Внешторгбанк правительству, а росзагранбанки вернуть во Внешторгбанк.

Геращенко эту идею считал дурацкой. Он