Я сам понимал свою вину, но посыпать голову пеплом было уже поздно.

– Ладно, что сделано – то сделано. Пошли освободим женщин и продолжим тренировки, – сказал я. – Поздно пить «Боржоми», почки отвалились.

Рон оказался прав, неприятности начались ровно через три дня с того памятного визита.

Сын старосты прискакал ко мне и сказал, что охота из дворян с соседних земель выехала на мои и теперь около двадцати всадников топчут мои поля и стреляют мою дичь. Пока я собрался и выехал, охота была уже на своих землях, а мне оставалось только при виде потоптанного лошадьми поля сжимать от злости кулаки.

«Хорошо хоть урожай собран, – подумал я, – если бы такое началось до сбора, плакали мои денежки».

Словно получив негласную команду, топтать мои поля, дороги, стрелять дичь в моих лесах принялись все ближайшие соседи. Я перестал даже выезжать на вызовы, так как, едва я показывался в поле зрения, охотники поворачивали на свои земли и делали вид, что ничего не происходит. Ко всему прочему в деревню попробовали наведаться солдаты, правда, направленные на них четыре десятка стрел и болтов быстро их вразумили. Крестьяне потом целый день праздновали победу, но я понимал, нужно что-то придумывать, иначе меня раздавят.

Пару дней я думал, как мне остановить творившийся беспредел и, придумав, вызвал к себе Рона и Дарина. Собравшись духом, я выложил свой план.

Глаза у Рона и гнома сделались по сестерцию и негр тихо сказал.

– Как ты называешь войну?

– Партизанская, – ответил я, – уходим в подполье и тихо гадим врагу, пока он не передумает.

Гном почесал в затылке.

– Первый раз слышу такой войне, но если рассуждать здраво, то у тебя есть шанс.

– Что скажешь, Рон? – обратился я к негру.

– Не знаю, откуда у тебя такие знания, но мы иногда для победы над врагом применяли нечто подобное. Могу только подсказать ещё несколько способов защиты, а так в целом план одобряю.

Утром во дворе был собран весь состав дружины, она была поделена на двойки, каждой был выдан рабочий инвентарь, а затем Рон увёл их на выполнение «задания партии».

Вечером мои бойцы, усталые, перепачканные землёй и глиной, были доставлены обратно. Каждый день в течение двух недель они отправлялись по всем направлениям, откуда любили появляться желающие потоптать чужую землю и побить чужоё зверьё.

Мой план был прост: если я не могу выступать в открытую, то нужно вести партизанскую войну. Дружинники копали на всех дорогах небольшие, беспорядочно расположенные ямки, бывшие, несмотря на малую глубину, очень коварными для лошадей. Даже при беге рысью лошадь, попав ногой в такую прикрытую дёрном ямку, запросто могла сломать себе ногу.

А уж раскидываемые моими дружинниками повсюду небольшие квадратные дощечки с вбитыми в них гвоздями, ужасным изобретением, от которого отказался ещё Александр Македонский! Я не брезговал ничем, чтобы отвадить любителей потрепать мне нервы. В лесу, на узких тропах, дружинники копали волчьи ямы, расставляли самострелы, подвешивали обрезки брёвен и вообще использовали полный набор партизанских гадостей, мастером на которые оказался мой телохранитель.

Не прошло и дня с момента установок первых гадостей, как группа всадников из замка графа Шарона, погнавшись за оленем, угодила на «минное поле» из досок с гвоздями. Случившееся видел один из крестьян, проходивший мимо, он и поделился впечатлениями со старостой, а тот со мной.

Кстати, всем деревенским было запрещено ездить на лошадях и появляться в лесу, без объявления причин введения таких мер. Впрочем, крестьяне сами вскоре поняли почему нельзя никуда ходить, но, понятное дело, помалкивали, а дружинники работали только попарно и никому не показывались на глаза.

Староста рассказал мне, как гнавшиеся за добычей охотники неожиданно, в несколько секунд, превратилась из организованной и слаженной группы в мешанину людских и конских тел. На первых упавших лошадей падали другие, и только последние ряды успели затормозить.

Этим же вечером ко мне в замок ворвался взбешенный граф Шарон, потерявший в моей западне пятерых переломавших себе руки и ноги рыцарей, а также множество отличных лошадей. Он потрясал передо мной доской с гвоздями, говоря, что это моих рук дело.

Спокойно выслушав орущего графа, я ответил, что в последнее время на мои земли повадились приезжать разные негодяи, и что за их действия я ответственности нести не могу, более того, сам страдаю из-за гадостей, которые они мне устраивают.

Больше всего меня возмутило то, что на мой вопрос, что вообще понадобилось людям графа на моих землях, он только выругался и, угрожая мне скорой расправой, вылетел из замка. После его отъезда я усвоил урок, и теперь замковая решётка всегда была опущена.

Моя предусмотрительность оказалась не напрасной, уже на следующее утро возле неё толпились разгневанные вассалы другого графа. Уехали они с теми же моими заверениями, что швали на моих землях развелось немеряно, и если уважаемые господа узнают, кто это так мне пакостит, то пусть скажут, я немедленно повешу этого мерзавца.

Поразмыслив, я вызвал к себе всех дружинников и на плане местности отметил, где, как, в каком количестве и какие были установлены ловушки, потому что если нападки прекратятся, то к весне нам самим придётся их снимать.

Прошёл ровно месяц, пока до всех местных аристократов и их вассалов дошла одна простая мысль: кто сунется на мои земли, тот минимум потеряет хорошую лошадь. Многие дворяне пытались ездить в одиночку или по двое, чтобы гадить мелкими партиями, но прилетавшие неизвестно откуда болты убивали их лошадей. На возмущённые требования возместить стоимость потерь я сокрушённо заявлял, что, дескать, браконьеров у меня в землях развелось просто видимо-невидимо, сам сижу в замке и никуда не езжу из боязни за свою жизнь.

В общем, за этот зимний месяц я стал самой популярной и посещаемой многочисленными разгневанными господами личностью. Самое интересное, что и крестьяне, почувствовав свою силу, уже три раза сами отгоняли солдат, пытавшихся приблизиться к деревне. Десятки натянутых луков и арбалетов, пусть даже в не очень умелых руках, могли поколебать уверенность любого налётчика.

Староста наведывался ко мне всё чаще и с каждым разом его гордость за своего господина становилась всё больше. Он делился такими новостями, о которых раньше никогда бы не стал мне говорить. Оказывается крестьяне из соседних селений с завистью смотрят на моих крестьян, ведь их хозяева не дают им земель в аренду и барщину не отменяют, а уж чтобы оружие раздали и сказали, что наградят самых метких – такого вообще никогда не было.

Деньги, вырученные от продажи зерна, собранного с арендованных у меня полей, позволили моим крестьянам не бедствовать этой зимой, а вполне спокойно переносить пусть и не сильные, но морозы. По меркам моего мира их морозами называть не стоило, но для местных температура в минус 10 была серьёзным испытанием.