– За двадцать лет – десять тысяч. Имена только у четырехсот удалось восстановить, – кратко ответил Виктор.

Варя тихо сказала копальщику, кивнув в сторону Гарольда:

– Он по-русски хорошо понимает.

– Вот и отлично! – отвечал копальщик гостеприимно. – Они же по местам боевой славы хотели проехать, ну и пусть смотрят и слушают! Жалко, что ли? Упокой души и все такое, понятно же. А вон та церквушка – видите, в той стороне – уцелела, даже и с колокольней, ее взорвать не успели. Немцы, когда отступали, собрали жителей – и городских, и с деревень, всех подряд, колонной построили и с собой погнали, прикрываться ими хотели. А потом передумали и в эту церковь загнали и продержали всю ночь. Мороз был, дети грудные замерзали. А потом двери заколотили и хотели поджечь – да не успели, слава богу. И бабка моя там была…

– Was er spricht?[2]– все спрашивала Марта.

Гарольд молчал.

Робин тоже молчал и хмурился. Варя вдруг вспомнила, как в школьные времена они с Леной зашли к нему домой. В серванте за столом стояла черно-белая фотография, и Робин сказал, что это его отец, еще мальчик, с родителями. Они были сняты на фоне каких-то экзотических кибиток, поэтому Варя и запомнила. А когда сообщила дома, что отец ее одноклассника – настоящий путешественник, мама с папой переглянулись. А бабушка потом, когда они подумали, что Варя пошла в ванную, сказала, что Фольц-дедушка в войну был выслан в Казахстан, хотя он и какой-то крупный специалист, и что вся их семья так давно живет в России, что немецкой крови в них, наверное, совсем не осталось, одна фамилия, и что они вернулись в Белогорск уже в семидесятых годах.

Только теперь то, что тогда сразу забылось, стало понятным. Надо же, а в школе они с детской беспечностью не обращали внимания, кто какой национальности – Робин, Гошка… По крайней мере, Робину, как Гошке, немецкую княжну не привозили, чтобы породу сохранить…

А теперь они собрались здесь все вместе – внуки своих дедов – и между ними повисла неловкая пауза, и на Гарольда с Мартой – еще пять минут назад просто милых туристов – глаза не поднимаются. Не поднимаются, и все. Нет никакого покоя ничьим душам! Да и возможен ли он? «Сидели бы они лучше дома, – внезапно подумала Варя со злостью, которая поразила ее саму. – И дед их – тоже. Не пришлось бы нам сейчас мчаться как угорелым! И трястись за папу! И гадать: взорвется – не взорвется! И ходить по костям!» Она всей душой была вместе с Катей и ее неполиткорректностью и, невольно шагнув к ней, крепко сжала Катино плечо. Господи, да неужели эта война будет длиться, пока не выроют последнюю железку?! Тут ей вдруг вспомнилось, что недавно археологи выкопали в их же краях пуговицы и штыки наполеоновской армии. Двести лет понадобилось, чтобы не думать с ненавистью о французах, воевавших на этих же полях…

Сапер возвратил всех в сегодняшний день. Он отвел в сторонку Робина, но Варе удалось услышать:

– Немецкая авиабомба, пятьсот килограммов… Со взрывателем… Радиус поражения…

Робин быстро вернулся:

– А теперь все ушли. Живо.

Сказано это было так, что никто и не подумал задержаться. Кроме Кати, щелкавшей фотоаппаратом.

– Варя, пойдем, я вас отвезу, – распорядился Робин, направляясь к своей машине, но Виктор указал на сиротливо стоящих немцев:

– Нет, я. А ты вези своих.

К удивлению Вари, Робин не возразил и только кивнул.

Варю же бомба, со взрывателем или без, больше не волновала: поняв, что папа жив и ему не грозит опасность, она совершенно успокоилась.

– Они сейчас будут решать, можно ее перевозить или надо уничтожать на месте, – говорил Виктор, разворачиваясь и отъезжая от злополучных огородов. – Если на месте – жаль ваши грядки.

– Да уж бог с ними, – отозвался папа – он сел впереди, а Варя устроилась сзади и с удивлением взирала на приветливые домики и поля, бегущие за окном, которые совсем недавно, по дороге сюда, казались безжизненным, почти загробным миром. – Значит, нечего здесь больше делать, не судьба. Вот и дочка все говорит, что давно пора бросить это земледелие, а я… Выходит, это старческая блажь, из-за которой теперь столько хлопот, столько народу на ноги подняли…

– Ну, не скажите, – возразил Виктор, а Варя вертела головой, пытаясь поймать его отражение в зеркале заднего вида. – Я, когда смотрю на наших пенсионеров, поражаюсь, насколько сильна в человеке связь с землей – на генетическом, наверное, уровне. Ведь у большинства дачников пахали и сеяли совсем далекие предки, а радость от общения с землей все жива. Даже когда стало очевидно, что эти огороды экономически невыгодны, что выращенный помидор чуть ли не вдвое дороже магазинного…

– Зов предков? Власть земли? – улыбнулся папа.

– Что угодно, только не блажь, – убежденно заявил Бояринов.

«А я когда смотрю на наших пенсионеров, как они в автобусы лезут и давятся, чтобы добраться на эти свои участки, думаю, что лучше бы они дома сидели», – пронеслось у Вари в голове.

– Виктор, а как вас Гарольд с Мартой нашли? – неожиданно спросила она.

– Да меня майор попросил – свозить их… на экскурсию, – отозвался Бояринов. Заметил Варино удивление, пояснил: – А вы думали, мы с ним на ножах? Он просто иногда бывает формалистом…

– А вы давно в поисковом отряде? – подал голос папа. – Я, извините, слышал, что многие сейчас занимаются этим ради денег, а на вас это непохоже… А работа не из легких и не из приятных…

Нашел о чем спрашивать! Варя тревожно переводила взгляд с одного затылка на другой и одновременно вспомнила почему-то про хеттов.

– А, ну да, я ведь идейный, – весело согласился Виктор. – За деньги – это немцев откапывают, у них там есть и международная ассоциация, и народный союз по уходу за военными захоронениями. Они платят добровольцам. Поисковики же вообще многие на профессиональной основе работают – а я так, по мере сил и возможностей. У нас в школе учитель истории был – типичный чудак-ученый, вроде Паганеля. Он, собственно, и собрал поисковый отряд из старшеклассников. А до того мы воспоминания старожилов записывали, вроде тех, какими ваш помощник поделился. По лесам тоже ходили, по старым блиндажам лазили, железки собирали. Один раз солдатский медальон нашли – ну и пошло. Имя в Книгу Памяти занесли. Внуки этого бойца потом отыскались, приезжали, благодарили… А учитель – Иван Платоныч, он и сейчас в школе работает…

– Иван Платоныч? Как же! – обрадовался папа. – Он же и у Вареньки историю преподавал! Вы, значит, в одной школе учились?

– Только я – двумя классами младше, – кивнул Бояринов. – Я Варю отлично помню – всегда на нее смотрел на переменках.

– Ой, а я не помню, – растерялась Варя. Он, стало быть, ее ровесник, просто пошел в школу как положено, в семь лет. А она на младшие классы и внимания никогда не обращала…

Они снова въезжали в еловый тоннель. Впереди была узенькая ленточка дороги, а наверху – такая же узенькая голубая ленточка неба. И никаких лужаек и опушек, сразу вплотную к асфальту подступали высоченные ели, которые сплетаются ветвями так, что сквозь них нельзя было пробраться. А ведь из папоротника и тысячелистника можно сложить такой же плотный узор, прикинула Варя. Так, что за живой зеленой стеной будут угадываться непролазность и дыхание чащобы, а не плоскость бумажного листа! Она сумеет! У нее получится! Стена, наглухо закрывающая тот самый мир, входить в который можно только с разрешения, который видим, но недоступен, и тянется на много километров, и уходит в другие края…