Эдам неожиданно останавливается и дергает меня за рукав! Лицо у него серьезное, глаза пронзительного синего цвета возбужденно сверкают.

— Разве ты не знаешь? — недоверчиво спрашивает он. — А я думал, здесь все знают. — Он разводит руками, делает несколько шагов и снова останавливается. — Убийства, — говорит он, понизив голос, и озирается, словно боится чужих ушей. — В Роклифф-Холле до конца восьмидесятых годов был детский дом. Ужасные, страшные дела творились в нем, и его закрыли. Несчастные дети. — Эдам качает головой. По-моему, у него на глазах слезы. — Здесь повсюду были найдены тела.

— Какой кошмар…

По лицу Эдама пляшут солнечные зайчики, закрывая его словно маской, и от этого он выглядит печальным и преисполненным решимости одновременно.

— Сначала обнаружили закопанное тело маленькой девочки… — Ему трудно говорить и даже дышать, кажется, невмоготу. — Затем полиция нашла еще много других. Жуткое дело. — Скорбь, которую он пытается скрывать, свидетельствует о том, что ему известно куда больше.

Я смотрю на Эдама, заслонив глаза от солнца, от прошлого, а заодно и от будущего.

— Похоже, ты уже многое разузнал… — Я не уверена, стоит ли продолжать. — Тебя послушать, так ты сам был здесь. — Я впиваюсь взглядом в его лицо, высматривая любую, пусть даже мимолетную реакцию.

Фрейзер Бернард позвякивает парой ключей на цепочке. Другая рука в кармане замызганного твидового пиджака.

— Много лет никто сюда не заглядывал, — угрюмо ворчит он. — Охоты не было, после того как все тут перебаламутили.

Входная дверь его дома распахнулась прежде, чем мы успели дойти до конца заросшей травой дорожки.

Эдам протягивает руку за ключами.

— Большое спасибо, мистер Бернард, — громко говорит он. — Я вам очень признателен.

Я молча смотрю на ключи.

— Ишь какой шустрый! — отзывается тот, отдергивая руку. — И незачем орать. Согласно правилам, никто не может входить в церковь без сопровождения назначенного лица.

— Назначенного лица? — удивляюсь я. — Согласно правилам?

Фрейзер Бернард пялится на меня, будто только что заметил. У него лицо пропойцы, опухшее и все в паутине красных прожилок, жалкие остатки седых волос прилипли к черепу. Даже на расстоянии двух метров я слышу ползущую от него едкую вонь.

— Как скажете, — соглашается Эдам. — Кто это «назначенное лицо»?

— Я, — рычит Бернард.

Мысленно слышу звон одинокого колокола, плывущий над лесом, на тропе вереница взрослых, следом бредет стайка детей. Колокольчики расцветили буйную траву мазками лазури и индиго, искрится ручеек. Дети оживленно болтают в предвкушении воскресного пикника после службы. Вот отпирается арочная дверь маленькой церкви, дети входят внутрь, и дальше все покрывается мраком.

Меня охватывает слабость, ноги не слушаются. Фрейзер Бернард хлещет тростью направо и налево, сбивая крапиву и ежевику, которые заполонили то, что некогда было тропинкой. До меня долетает резкий запах человека, за которым я иду, — зловоние страха, выживания.

Наконец подходим к арке двери. С цепи свисает тяжелый железный замок. Сердце стучит как безумное. Я думаю о тех, кто проходил через эту дверь. И о тех, кто никогда не вышел.

Бернард глядит на часы:

— На все про все у вас полчаса. И чтоб ничего не трогали.

Он отпирает замок, звенит цепью и тянет дверь на себя. В осенний воздух врывается мерзкий смрад. На солнце еще довольно тепло, но у меня по коже пробегает озноб.

— Небось крыса сдохла, — скалит он зубы, когда я брезгливо морщусь.

— Я туда не пойду! — Я хватаюсь за руку Эдама. Какое счастье — коснуться кого-то, кто может понять. Как мне этого не хватало. — Подожду тебя здесь.

Я стою на верхней ступени, на рубеже света и тьмы. Ничто не заставит меня перешагнуть эту грань. Упрямо скрестив руки, поднимаю голову к солнцу.

Эдам удивленно округляет глаза:

— Ты что, дохлой крысы боишься?

— Да, — соглашаюсь негромко. — Не люблю я их.

За плечом Эдама я мельком вижу внутренность церкви. Через витраж над алтарем пробиваются цветные полосы света, выхватывают из темноты упавший крест, каменные ступени, стол. Больше ничего не могу различить, слишком темно — или глаза отказываются видеть.

— Заходи, когда проветрится.

Эдам огорчен: все-таки придется идти одному. В руках у него блокнот и диктофон. Он в последний раз бросает на меня умоляющий взгляд — оттого, быть может, что самому страшновато, — поворачивается и шагает в темноту. Промозглая сырость щупальцами охватывает его, тянет к себе, пока он не растворяется окончательно.

Я отхожу от входа, слушая исступленный пульс в ушах.

Фрейзер хмыкает:

— Чего струхнула-то? — Отвернувшись и покашливая, он возится с пачкой сигарет. Закуривает.

— Ничего не струхнула. Просто хочу подождать на солнышке.

— Небось думаешь, объявятся призраки да заграбастают, а? — Морщинистое лицо гнусно кривится.

— Не понимаю, о чем вы говорите. — Я спускаюсь на две ступени от входа, замшелые камни крошатся под ногой. — Вы, между прочим, тоже не пошли, а Эдаму для книги наверняка пригодились бы сведения из местной истории.

— Сам разберется. Когда-нито. — Фрейзер Бернард, задыхаясь, хихикает, давится кашлем и при этом умудряется пыхтеть сигаретой. — Ежели сперва не помрет от старости!

Из церкви несется грохот, затем вскрик.

— Эдам? — Я в два прыжка снова оказываюсь у двери.

— Ничего. Все нормально, — гулко долетает из глубины церкви — из глубины лет — голос Эдама. Чей-то забытый голос.

Фрейзер трясет головой.

— Сказал же: ничего не трогать.

— Там темно. Наверное, он случайно что-то задел.

— Никак, тело той девчонки, э-э? Пришла за ним, хе-хе! — Фрейзер изъясняется с сильным йоркширским акцентом, резким и грубым. Житье ли в Роклиффе сделало свое дело, или сказалась служба церковным сторожем — не знаю, только каждое его слово сочится злобой. — Как будто девчонка-беспризорница может чем подгадить, хе-хе!

Во рту пересохло, мне плохо. Я опускаюсь на ступеньку и утыкаю голову в колени. Девчонка-беспризорница. Я кусаю язык, пока не ощущаю вкус крови.

— Ты чего, барышня?

Он меня жалеет? Ушам своим не верю.

— Голова кружится. Сейчас пройдет. — Я запускаю пальцы в стриженые волосы и украдкой кошусь на него. И угораздило же меня совершить такую глупость — показаться перед кем-то из деревенских.

На фоне неба рисуется силуэт Бернарда, человека с прошлым не менее богатым, чем у самой церкви. Он роется в кармане засаленного пиджака, ищет что-то. Господи, и зачем только я согласилась на эту чертову прогулку.