– Я был на пороге смерти. Мне сделали операцию, и я провел в лазарете несколько недель.

– Господи, Аксель… А Остин и Леви? Почему им ничего не сказали? Я не верю, что их это не волновало.

Я уставился в пустоту ничего не видящим взором.

– Аксель, пожалуйста, – настаивала Элиана.

По ее лицу я видел, что ей нужны ответы. Я тихо выругался себе под нос.

– Когда я узнал, что Алессио посадили, то оборвал все связи с братьями. И говорил в тюрьме, что у меня нет близких родственников.

– Я не понимаю, – проговорила Элиана.

На ее милом личике появилось хмурое выражение. Я поднял руку и провел покрытым татуировками пальцем по ее щеке, обводя глубокую ямочку, а потом пояснил:

– Алессио – настоящий садист, чокнутый ублюдок. Он убивал не из-за территории, скорее уж ради забавы. А я застрелил его родственника, младшего брата. И этот парень намеревался добраться до меня любым доступным способом.

– Остин и Леви… – она замолчала, поняв причину моего поступка.

– Лев к тому времени перестал меня навещать. Он был еще ребенком и ненавидел меня. А Остин пока приезжал, когда мог. Я знал, что вместе с Леви и Лекси он неплохо устроился в Сан-Франциско. Лев учился в хорошей школе, Остин начал играть за «Форти найнерс». Лекси стала лучше питаться и открыла собственный лечебный центр… – Глаза наполнились слезами, и я закашлялся, пытаясь выровнять голос. – Я чертовски гордился.

– Аксель, – выдохнула Элиана и поцеловала меня в плечо.

Зарывшись пальцами в волосы Элианы, я закончил:

– Я ни в коем случае не собирался подвергать их риску и портить жизнь, о которой мама всегда для них мечтала. Поэтому я разорвал все связи. Чтобы у Алессио с его ублюдками не было ни малейшего шанса добраться до моих братьев. Разве что, пролетев через всю страну. Но я знал, что у них попросту нет средств для подобных поездок. Они схватят моих братьев, только если те приедут меня навестить. Сами эти засранцы никуда не полетят.

– Значит, Остин так и не узнал, что ты перестал видеться с ним, чтобы спасти?

Я отрицательно помотал головой.

– И они не знали, что тебя ранили… Что ты мог умереть?

– Нет, и никогда не узнают, – строго сказал я.

Придвинувшись ближе, Элиана прижалась губами к моим губам и три раза меня поцеловала. Приподнявшись, чтобы взглянуть мне в лицо, она проговорила:

– Им следует сказать, через что ты прошел, чтобы спасти их, Аксель. Если бы они узнали… и Лев бы понял…

– Я не спас их, Элиана. А лишь приговорил. Когда они были детьми, я вел дела с Холмчими и принуждал братьев сражаться рядом с собой в войне за территорию. Я считал это чертовски важным. Как будто этот гребаный трейлерный парк хоть когда-то имел значение. Но братья отличались от меня. Умные, талантливые… Они стремились к лучшей жизни. Однажды, когда смогут убраться от меня к чертовой матери.

Элиана помрачнела.

– Аксель, ты самый талантливый из всех, кого я знаю. Взгляни на свои творения, – произнесла она. В ее голосе звучала убежденность, и когда девушка указала на незавершенную скульптуру, я не смог сдержать улыбку.

Но тут же стал серьезным и, коснувшись ладонями ее щек, проговорил:

– Я плохой человек, Элиана. Испорченный. С очень темной душой. На мне больше грехов, чем на самом дьяволе. Тебе следует бежать от меня подальше, а не добровольно следовать во тьму, сжимая мою гребаную руку.

– Слишком поздно, – тихо призналась она. – Ты уже поглотил меня. И пути назад больше нет, по крайней мере, не сейчас. Я никогда не выпущу твою руку, в вечной тьме или где-то еще.

– Тогда мне тебя жаль.

Приоткрыв рот, Элиана резко втянула воздух. Я провел подушечкой большого пальца по ее нижней губе и проговорил:

– Я убивал людей. Ты это понимаешь? Отправлял их в больницу. Разрушал жизни… Для меня нет искупления. В связи со мной нет ничего прекрасного или сказочного.

Элиана покачала головой, и на лице ее отразилась решимость. Но потом там промелькнуло что-то еще. Взглянув на плачущего пулями мраморного мальчика, она вновь повернулась ко мне и тихо сказала:

– Зачастую прекраснейшие произведения искусства порождаются самым глубоким отчаянием.

Лишь одной этой фразой она разнесла на куски мое каменное сердце.

– Черт, девочка, – прорычал я, борясь с охватившими меня эмоциями. Но прежде, чем я успел сказал что-то еще, Элиана прижала палец к моим губам.

– Твое искусство – это и есть искупление, Аксель. Ты возродился, как Эльпидио, и получил второй шанс на жизнь. Ты не осознанно вступил на грешный путь, а стал лишь жертвой обстоятельств.

Я ощутил, как у меня перехватило горло, и дышать удавалось с трудом. Судорожно втянув в себя воздух, я смог лишь прошептать:

– La mia luce. – И ошеломленно уставился на лежащую рядом женщину, защищавшую такого неудачника, как я.

Покраснев, Элиана опустила голову мне на грудь и обвила руками мою талию. Потянувшись к прикроватному столику, я взял сигарету и закурил. Глубоко затянулся.

– Теперь, когда я чувствую запах сигарет, всегда думаю о тебе, – пробормотала Элиана. Я провел рукой по ее волосам, и она спросила: – Почему сейчас звезду Холмчих скрывает распятие?

Я напрягся и, затянувшись еще раз, произнес:

– Через пару лет после того, как я попал в тюрьму, местные Холмчие, проникнув в мою камеру, избавились от нее с помощью иглы и чернил. Они прознали, что вскоре появится Алессио, и решили не давать ему повода думать, будто за два года не нашли возможности со мной поквитаться. Я даже не стал сопротивляться, просто позволил им стереть символ банды, к которой больше не хотел принадлежать. А несколько месяцев спустя после удара ножом я взял у сокамерника иглу и чернила и полностью изменил рисунок.

– Но почему распятие? – осторожно спросила Элиана.

Вздохнув, я пояснил:

– Когда я был ребенком, мама каждый вечер крестила мне лоб святой водой. Не знаю почему, но, стоило мне взять в руки иглу, призванную стереть прошлое, как в голове возник этот образ. Я не успел опомниться, а на моем лице уже красовался крест.

– Аксель, – осторожно проговорила Элиана и подняла голову. – Насчет твоей мамы…

Прикрыв ей рот ладонью, я покачал головой.

– Не надо. Черт побери, девочка, сегодня я больше не могу об этом говорить. Я и так рассказал тебе больше, чем вообще кому-либо собирался. А теперь давай сменим тему.

Я просто не мог говорить о маме. Она хранилась в запертой части моего сердца, которую не хотелось открывать никогда. Я не сумею справиться с чувством вины.

Элиана кивнула, понимая, что на сегодня довольно.

Голова кружилась от выпитого виски, а еще больше от того, что, зная, кто я такой, Элиана все же вернулась.