– Вроде бы приходит в себя, – сказал кто-то совсем рядом.

Кто? Может, мама вызвала врача?

Я сделала попытку открыть глаза, но у меня ничего не вышло. Сложно описать это ощущение: ты существуешь, но вместе с тем тебя будто бы и нет. Тело не слушается, в мыслях гулкая пустота.

Не успев испугаться или задаться какими-то вопросами, я снова провалилась в темные глубины небытия.

Вторая попытка вырваться на поверхность сознания оказалась более удачной. Придя в себя, я сразу вспомнила все, что со мной случилось в минувшие сутки. Впрочем, последнее утверждение могло оказаться в корне неверным: кто знает, сколько времени прошло с того момента, как Ефим Борисович и его сообщница вошли в мой номер? Я даже не представляла, день сейчас или ночь.

Очнувшись, не спешила открывать глаза, пыталась оценить свое состояние. Мне немного полегчало. По крайней мере вернулась способность мыслить, рассуждать – и на том спасибо. Противная дурнота отступила, и когда я попробовала пошевелить пальцами рук, у меня получилось. Правда, побаливала голова и во всем теле ощущалась слабость, я чувствовала себя разбитой и усталой.

Самое сильное неудобство причинял язык. Он распух и сильно болел в том месте, куда я вонзила зубы. Стоило чуть-чуть подвигать им во рту, боль из ноющей превращалась в резкую. Все еще чувствовался металлический привкус, и я догадывалась, что каждое слово будет причинять боль. Но это ничего, слизистая заживает быстро, в целом жаловаться нечего: все это мелочи, по сравнению с тем, что творилось со мною. И, главное, я жива.

Все еще не открывая глаз, я прислушалась. Вроде бы в комнате кроме меня никого нет. Знать бы еще, что за комната и где она находится…

Я перевела дыхание и приоткрыла глаза. Это стоило некоторых усилий, появилось искушение снова смежить веки и поспать, но я его преодолела.

Не поворачивая головы, я обвела взглядом комнату. Помещение было небольшим по размеру, почти квадратным и лишенным окон. Каменные оштукатуренные стены и низкие потолки наводили на мысль о тюремной камере. Или монашеской келье. Хотя бывать ни там ни там мне прежде не доводилось.

Коричневый кожаный диван, на котором я лежала, находился возле стены, в углу. Кроме него в комнате имелись стол и два стула. Под потолком прилепился, будто осиное гнездо, круглый светильник-таблетка.

Повернув голову, слева от себя я увидела неприступного вида дверь.

«Если они захотят запереть меня здесь навсегда, у них отлично получится. Самой мне отсюда ни за что не вырваться», – подумала я почти равнодушно.

Кто-то позаботился о том, чтобы одеть меня: вместо футболки, которую я надела после душа, на мне снова были джинсы и блузка. Кроссовки стояли тут же, возле дивана. Пока я была без сознания, чьи-то руки раздевали меня, беззастенчиво касались моего тела, натягивали на него одежду.

Думая об этом, я не чувствовала ни неловкости, ни страха, ни негодования. Ничего не чувствовала, ни малейшего признака волнения и тревоги. То ли препарат, который в морс подлили, так действовал, то ли мне еще что-то вкололи.

Я понимала, что нужно попытаться встать. В любой момент сюда могут войти: не годится снова предстать перед своими мучителями распластанной и беззащитной. Да и вообще мне в последнее время порядком надоело находиться в горизонтальном положении и передвигаться ползком.

Некоторое время я полежала, собираясь с силами, а потом осторожно, стараясь не делать резких движений, села на своем ложе. Кожаная обивка под моими пальцами была прохладной и гладкой. Теперь я сидела, прислонившись к спинке дивана, и чувствовала себя более уверенно.

Голова слегка кружилась, шея казалась одеревеневшей, как это бывает, когда спишь на неудобной подушке. Но сознание не грозило покинуть меня, а головокружение постепенно прошло. Еще немного, и можно сделать попытку встать.

Силы возвращались, хуже было то, что мне ужасно хотелось в туалет, и желание становилось все нестерпимее. Как же унизительно будет стучаться в дверь и умолять разрешить мне воспользоваться уборной! Только этого еще не хватало.

Примерно через полчаса или минут через двадцать я сумела надеть кроссовки и встать с дивана. Чувствовала себя при этом как человек, проведший на больничной койке многие часы и дни, выздоравливающий после долгой болезни.

Преодолевая слабость, я обошла всю комнату по периметру, цепляясь за стены и делая короткие передышки. С исследовательской точки зрения в этом не было особого смысла – комнатушка вся как на ладони. Но я упорно ковыляла от одного угла до другого, тащила непослушное, вялое тело вперед, заставляя себя делать шаг за шагом.

Во-первых, это отвлекало от мыслей о переполненном мочевом пузыре, а во-вторых, вселяло уверенность, что я прихожу в себя. Мышцы снова становились гибкими, тело постепенно обретало подвижность, каждый новый шаг давался чуточку легче.

Я как раз отошла от двери, когда ключ повернулся в замке и дверь распахнулась. Пару минут назад я стояла прямо перед ней и ощупывала, разглядывала повнимательнее. Понимая, что открыть эту дверь можно только снаружи. Железная, тяжелая, она была лишена ручки. Глазка тоже не было, но меня все равно преследовало стойкое ощущение, что за мной наблюдают. Скорее всего, так оно и есть: в комнате наверняка имеется видеокамера, хотя я и не сумела ее отыскать.

Прислонившись к стене, я смотрела на вошедшего. Я знала этого человека как Ефима Борисовича, директора музея, но кем он был на самом деле? Насколько сильно он понравился мне во время нашей первой встречи, настолько теперь был противен. Выходит, способность испытывать эмоции тоже возвращается, потому что я едва сдерживалась, чтобы не плюнуть ему в лицо.

Он же смотрел на меня с симпатией, и лицо было добродушным, как морда ньюфаундленда.

– Вижу, вам гораздо лучше, – улыбнулся он. – Думаю, пришла пора пообщаться.

Я разлепила губы, которые будто были залиты вязкой смолой, и проговорила, морщась от боли в языке:

– Мне нужно в туалет.

Речь была невнятной, как после визита к стоматологу, когда отходит заморозка. Но мой собеседник все отлично понял.

– Разумеется, дорогая. Вам нужно посетить ванную комнату, умыться. Рая охотно вас проводит.

Откуда-то из-за спины Ефима Борисовича вынырнула вчерашняя администраторша, подошла ко мне, взяла за локоть. Я попыталась выдернуть руку, но она усилила хватку.

– Не нужно сопротивляться, милая. Ведите себя спокойно. Мы не причиним вам зла. Рая всего лишь выполняет свою работу.

Когда я вернулась обратно в комнату, Ефим Борисович сидел за столом. Перед ним стоял кофейник, маленькие бутылочки с водой (как и следовало ожидать, «Киреевский ключ»), фрукты, булочки и еще несколько тарелок, прикрытых льняными салфетками.

– Присаживайтесь, Марьяна. – Он с улыбкой указал на второй стул. – Пряники мои, кажется, не пришлись вам по вкусу. Надеюсь, это вы оцените. – Ефим Борисович гостеприимно обвел рукой стол.