Соун стал МЭЛЗом и ДЭЗом.

И когда он начал ее е…, что-то произошло.

— Я прошу тебя… Я.

Нечто абсолютное передалось от нее ему. Миша почувствовал жуткую, ниспровергающую что-то основное, силу, идущую прямо по их нынешней связке. Он пытался не понимать это, пытался прекратить и остановить свою любовь, но все было напрасно.

Словно из него что-то начало выходить… Словно ил него что-то ушло… Словно из него ушло его «Я»…

— Что будет моим возвращением? — сказал он, посмотрев внутрь себя. — Любовь так же приятна, как и все.

Он закрыл свои глаза и перестал ощущать предел. Что-то наступило, лиловый свет смешался с любовным светом, и Миша Оно прекратил свое существование.

Артем Коваленко родился, Яковлев умер. От жалости к высшим богам умер Иаковлев.

Миша Оно проснулся утром в своей комнате, на стенах которой сияло отраженное солнце. Когда-то он был рожден и появился тут, вместе с характерной красной звездочкой на левом виске, которая давала ему подлинное бессмертие и шанс стать великим. Бесчисленные воспоминания о прошлом и настоящем тут же нахлынули на него во всем своем информативном блеске вызывая его к жизни и действию.

Год назад, или вчера? Он помнил.

Он захотел кофе; сел в своей кровати, отбросив одеяло, как ненужный более предмет, и стал наслаждаться памятью о собственных любовных похождениях, которая заставляла его чувствовать приятное счастье. Он гордо смотрел вниз на свою мужскую грудь, вспоминая любовь и поцелуи, совершенные им недавно, и желая вечных повторений всего того, что случилось, и, может быть, чего-нибудь еще.

— Но где же она, где? — вдруг воскликнул Миша Оно, озираясь в кровати. — Где моя дама, девочка? Почему она не поздравляет меня с новым утром, почему она не ласкает меня в солнечном свете, почему она не журчит нежными омовениями в моей ванной, почему она не приносит мне кофе, который я ужасно хочу!?

На кухне не было ничего слышно, так же как и повсюду; не было приятной любимой в фартуке, с кофейной чашечкой в руке; никого здесь не было, кроме одиночества и стоящих шкафов; и Мише стало грустно. Он повернул голову налево и увидел записку, лежащую на подушке.

«Добро пожаловать в новый мир.

Ухожу по делам. Я найду тебя.

Целую. А.»

— Безобразие, — крикнул Миша Оно, отшвыривая записку прочь. — Можно было написать, какой я прекрасный любовник, замечательный человек, гениальный парень, великий деятель искусства… Как она меня любит, страдает, ждет, умирает, не может… /Как же чешется левая ягодица!/ Как она приглашает меня на обед в экзотический ресторан. Как она сходит с ума… Тьфу! Интересно, каким образом она меня найдет? Фиг с ней, я займусь другим. /Как же чешется/.

Миша вскочил с кровати, начал прыгать и чесать свою задницу. Она чесалась очень сильно. Потом, обратив взгляд на живот, он вдруг увидел множество мелких лиловых прыщей с желтой головкой. Они не чесались и не болели; он осторожно тронул пальцем один ид них и не ощутил ничего; понюхал палец и в ужасе упал куда-то на пол, поскольку пахло чем-то ужасным.

«Что же это?» — остолбенело подумал Оно, не понимая происходящего. Тут стал звонить телефон, и Миша поднял трубку.

— Привет, друг! — сказал ему дружеский голос. — Поздравляю тебя с прибытием в новый день! Как дела?

— Прекрасно, — воодушевленно сказал Миша, не помня, кто это. — У меня сегодня была гениальная девушка…

— Хороша?

— Замечательна! Это любовь, это все. Послушай, ты не знаешь, отчего может так сильно чесаться левая ягодица?

— А лиловых прыщиков на животике у тебя случайно нет? — насмешливо спросил друг.

— Есть, — сокрушенно ответил Миша.

— Поздравляю. Это «копец». Твоя любовь заразила тебя «копцом».

— Какой еще «копец»?

— Это страшная болезнь, — торжественно сказал друг. — Ты хочешь лечиться или хочешь сдохнуть в мучениях?

— Я не знаю… — начал свое размышление Миша. — Я не был готов… Это так неожиданно… А что будет?..

— По-моему, если я правильно помню, окончательная смерть наступает где-то лет через шесть… Сперва отваливается левое ухо… Потом вырастает одиннадцатый палец… Из пупка… Потом, кажется, наступает жуяйция…

— Жуяйция?

— Именно! Это такая стадия. Больше всего на свете хочешь жевать яйца… Потом…

— Извини, друг, — сказал Миша Оно. — Откуда ты все это так хорошо знаешь?

— Я болел «концом» четыре раза! — гордо ответил друг в телефонной трубке. — Однажды даже собирался дойти до конца — до самой сути; я испытал все эти явления и стадии и уже предвкушал детально описанную мне врачом жуткую смерть, но в последний момент передумал и вылечился.

— А как же твое ухо? Ты, значит, безухий?

— Я не только безухий! — радостно промолвил голос из трубки. — Я еще и без…

— Стой! — крикнул Миша. — Не рассказывай. А как же тебя зовут? Я не помню среди своих друзей одноухого!

— А бессердечного тоже не помнишь? А шестияйцового? А бестелесного? Кончай, старина. Меня зовут Иисус Яковлев.

— Простите, вы не туда попали! — немедленно проговорил Миша Оно и бросил трубку.

Он сел в кресло и стал молча сидеть, наслаждаясь новостями и сложной морально-этической дилеммой, которую они перед ним поставили. Конечно, трудно было затмить пылающее в душе счастье от того, что это — первая болезнь такого рода, поразившая тело Миши; да и гордость от осознания своей полноценной мужественности, которая уже имеет в своем опыте нечто подлинно-отрицательное и нормальное, добавляла радость в сиюсекундное состояние; но все же опошленная этими лиловыми прыщами и жуяйцией истинная любовь не давала умиротвориться и успокоиться Оно; и поэтому он, после некоторых приятных раздумий, благодарно зарыдал, прибавив к восторженным настроениям еще одно, состоящее в блаженстве и эйфории от понимания собственной нравственной высоты, жалости к самому себе, и лучшему, что есть в себе, и чувства глубокой несправедливости судьбы и женских существ, способных совершить такую гнусную гадость.

— Бее? — сказал Миша, вытирая слезы указательным пальцем. — А вдруг эта болезнь неизлечима, и этот Яковлев нагло врет? Что ж. тогда у меня отвалится ухо, потом вырастет одиннадцатый палец, потом — жуяйция… Потом я умру в мучениях и буду шептать имя твое, гнида!.. А вдруг она ничего не знает? Девочка моя, может быть, ты не хотела сделать это, может, ты не знала… А может, это я ее заразил?

Миша Оно начал вспоминать свою жизнь, но не помнил своих женщин.

— Я не понимаю, — сказал он задумчиво. Я еще не нашел себя. Потом он встал с кресла, подпрыгнул два раза, потрогал левое ухо и надел одежду.

— Что ж! — крикнул он просто так. — Я ухожу к врачу, или к богу; вперед, моя реальность, ура, мой мир! Миша Оно заболел.