— Он просто паникер.

— Весь этот переполох вызван моими давними связями с труппой «Норт америкен балет компании. Там два танцовщика были членами компартии, а остальные им симпатизировали… Я уже сотню раз рассказывал об этом. В балете очень сильна конкуренция, и меня уже много лет пытаются вытолкнуть со сцены. Когда вы достигаете вершины, в ход будут пущены любые средства, чтобы столкнуть вас оттуда. Все это — козни моих врагов. Но я справлюсь, даже если придется пройти через тысячи слушаний.

Уилбур был настроен весьма воинственно, и я не мог не восхищаться его напором. Он не собирался сдаваться, его не покидало то упорство, которому он был обязан всем, чего добился. Хотя я чувствовал, что он несколько драматизирует ситуацию. В конце концов, кому есть дело до какого-то хореографа, специалиста по танцам и эксперта по балетным тапочкам? Все это смахивало на надуманную постановку захудалого театра. Впрочем, за такую точку зрения меня вполне могли прогнать ко всем чертям.

— Вам много пришлось общаться с Глисоном? — поинтересовался я, прежде чем он перешел к неизбежным излияниям про душу настоящего артиста, который борется за красоту и страдает от непонимания.

— С Глисоном? — Он выглядел смущенным; биография Джеда Уилбура, видного хореографа середины двадцатого века, оборвалась на первой главе. — Вы имеете в виду того инспектора? Нет, у меня и без него хватает причин для беспокойства. Вы же понимаете, он готов запретить нам поездку в Чикаго. И даже если мы туда поедем, мой балет может оказаться не готов: что прикажете делать со всеми этими проклятыми перерывами? Сегодня выдался ужасный день… поверьте мне. Труппа работала хуже, чем обычно… если такое возможно. Как мухи в клейстере. Хотя могу сказать вам кое-что, чего не говорил даже мистеру Уошберну. Если нам не разрешат выехать в Чикаго, я собираюсь разорвать контракт. Я уже говорил с адвокатом, и он подтвердил, что я имею на это законное право.

— Я уверен, Глисон сумеет разобраться до начала чикагских гастролей.

— Я тоже на это надеюсь, — Уилбур налил себе еще.

— А как вы думаете, кто все это сделал? — вопрос был задан неожиданно.

— Что сделал? Совершил убийства? Не имею ни малейшего понятия. Скажите, тот хам из комитета ветеранов сегодня появлялся? Как его, кажется, Флир?

— Не думаю. Мы с мистером Уошберном отправили всех визитеров, включая прессу.

— Похоже, он настроен против меня лично. Это откровенное преследование. Почему из всех либералов в театрах Нью-Йорка выбрали именно меня? Единственная, кто хоть как-то интересуется политикой, — это… Игланова.

— После всего, что вы сказали, причина мне ясна. Вы в своем деле первый, а значит, представляете удобную мишень. Если вас действительно удастся свалить, это можно подать как серьезную победу. И оправдать свое существование.

Тщательно сплетенный лавровый венок был принят с молчаливой благодарностью. Он долго переваривал мои слова о его первенстве в балете: Уилбур… а уже потом Тюдор, Баланчин, Эштон, Роббинс. Такие мысли ему явно нравились. Лицо смягчилось, он почти расслабился.

Я снова повторил вопрос:

— Кто убил Эллу и всех прочих?

— Я не уверен, что мое мнение представляет какую-то ценность. Понимаете, я в труппе человек новый. И не слишком хорошо представляю внутреннюю интригу. Я слишком поглощен был собственными трудностями и не обращал внимание на окружающих, хотя, возможно, стоило. Но подумайте сами, как непросто создать два балета, защищать свою репутацию и еще беспокоиться о серии убийств. Я думаю, что если смогу пережить будущий месяц, то сразу после премьеры в Чикаго до конца лета уеду на Бермуды. Больше я просто не выдержу.

— Но вы же давно знаете всех участников этих событий. Балет — очень замкнутый мир, и не имеет значения, в какой труппе вы работаете.

— Это верно. Но балетные труппы чем-то напоминают семьи. Внутри они все разные… и неважно, как хорошо вы их знаете извне.

— Вы давно знали Эллу?

— Да. Если не считать Луи, она была в труппе единственным человеком, которого я хорошо знал.

— И все-таки, давно вы ее знали?

— Вы спрашиваете, как полицейский, — хмыкнул он.

— Тронут вашей иронией, но вот именно так я зарабатываю себе на хлеб с маслом. Вы всегда можете перейти в другую труппу или уйти на Бродвей, я же на службе, и вокруг не так много такой же приятной работы.

— Я понимаю, что вы хотите сказать. Ладно… Элла Саттон… Давно ли я ее знаю? С тысяча девятьсот тридцать седьмого года, когда она танцевала в «Норт америкен балет компани». Именно там она впервые исполнила несколько ведущих партий, там к ней пришло признание.

— И часто вы встречались после этого?

— Очень редко. Мы никогда не работали вместе, пока Уошберн не пригласил меня поставить для нее несколько новых спектаклей.

— Я и не знал, что она как-то способствовала вашему приходу в труппу.

— Но это так. Я полагаю, что она — самая амбициозная танцовщица в истории балета. Она чувствовала, что нужно подучиться классическому танцу, и пробилась в труппу Большого балета Санкт-Петербурга. Потом решила как-то выделиться в современном репертуаре… доказать, что способна затмить саму Нору Кайе. И ради этого уговорила Уошберна пригласить меня… За что мне было убивать ее? — он рассмеялся, оценив двусмысленность своих слов. — Нет, кто-то позаботился меня опередить. Но, должен вам сказать, несмотря на успех «Затмения», недолгое сотрудничество с вашей труппой отняло у меня минимум десять лет жизни.

— Вам нравилась Элла?

— Безусловно нет. Такая стерва не из тех, кто мне способен нравиться, — небрежно бросил он, стараясь показать, что его отвращение к Элле не распространяется на весь противоположный пол… хотя на самом деле так и было. — Но танцовщицей она была великолепной. Я чувствовал, она вполне могла стать лучшей балериной нашего времени… А мне приходилось работать со многими, практически со всеми сколько-нибудь значительными танцовщицами в мире.

— Как вы думаете, кто ее убил?

Уилбур нахмурился и допил свою порцию.

— Знаете, последнее время со всеми этими расследованиями я так перепсиховался, что боюсь открыть рот, даже чтобы похвалить погоду. Наверняка какой-нибудь подонок переврет мои слова и использует их против меня же.

— Да, но нас здесь только двое. А чтобы что-то доказать, нужны по крайней мере два свидетеля. Так что вполне можете рассказывать…

— Я могу сказать только то, что я думаю по этому поводу… а не то, что знаю. И если вы решите ссылаться на меня, я стану отрицать до посинения. Судя по тому немногому, что я узнал про труппу и про то, как здесь делают дела, я бы сказал, что это