что матерью его была балерина, известная как «Жемчужина Балтики». Все это оказалось легендой… Типичная для нью-йоркской богемы биография — много эффектных фраз и никаких фактов.

— Кстати, — заметил мистер Уошберн, вынырнув из воспоминаний о днях своей юности, — это для всех нас может оказаться благом.

— Что может оказаться?

— То обстоятельство, что Джейн потащат в суд. У них нет ни малейших шансов осудить ее — ведь она совершенно невиновна. Давайте смотреть правде в глаза: из всех, так или иначе связанных с этим делом, именно у нее самые прочные позиции. Если дело возбудят против Иглановой или Алеши, или даже против меня, шансов добиться приговора много больше, — независимо от того, что на самом деле мы невиновны…

— Игланова тоже невиновна?

— Я никогда в жизни не позволю себе заподозрить ее или кого-нибудь еще из нашей труппы.

— Тогда подумайте о том, что ответственность за эти убийства несет кто-то из тех, кого мы знаем, и он задумал отправить Джейн вместо себя в тюрьму. Лучше уж помочь Глисону поймать настоящего убийцу, чем помогать стряпать дело на Джейн, прекрасно зная, что она невиновна.

— Я ничего подобного не делал!

— Тогда зачем вы сказали Глисону, что видели Джейн возле квартиры Майлса? Особенно если в разговоре со мной утверждали, что не говорили.

Ход был рискованный, но выбора у меня не было, и он сработал.

— Я не хотел расстраивать ни вас, ни Джейн… Тем более она работала над новой партией. Конечно, я все рассказал Глисону. Как бы я выглядел, не сделай этого? Он все равно бы узнал.

— Мне это очень не нравится.

— В таком случае можете поискать себе работу где-нибудь в другом месте, — заявил мистер Уошберн, холодно смерив меня взглядом; но эффект был испорчен листочком салата, прилипшим к его нижней губе.

— У меня есть другая работа, — нагло ухмыльнулся я. — И начнется она с изучения писем, которые вы написали Армигер и другим балеринам.

— Вы намерены меня шантажировать? Если это так…

— Ну Господи, конечно, нет, — возразил я. — Я просто стараюсь найти хоть какой-то смысл в той каше, которую заварили вы и все прочие. Не знаю, почему так происходит, но все, кто связан с вашей труппой, испытывают просто врожденное отвращение к правде, которая порою оказывается совершенно невероятной. Я хочу сказать, что иногда правда случайно выходит наружу, но только не в нашем случае. Мне до смерти надоели все эти выкрутасы… и ваши в том числе, мистер Уошберн.

— Прекрасная речь, — заметил Элмер Буш, выходя на свет.

— Просто неудачная шутка, — небрежно фыркнул мистер Уошберн. — Как поживаете, Элмер? Позвольте заказать вам выпить.

— Возможно, парень прав, — сказал Элмер, принимая от официанта джин с тоником. — Иногда полезнее говорить прямо.

— Он очень расстроен, и неудивительно.

— Из-за той девушки? Ну, для этого есть все основания, — Элмер Буш окинул меня профессиональным телевизионным взглядом, в котором все-таки читались симпатия и жалость.

— Что вы имеете в виду? — спросил я, заранее зная ответ.

— Вам бы следовало подыскать ей хорошего адвоката, завтра он ей здорово понадобится.

— Я попрошу, чтобы ею занялся Бенсон, — сказал мистер Уошберн. — Разумеется, с его гонораром мы уладим.

— Она невиновна, — устало повторил я.

— Возможно, — кивнул Элмер Буш, — но и полиция, и пресса считают, что она убила Эллу, чтобы занять ее место.

— Довольно слабый мотив, вам не кажется?

— У них могут быть улики, нам неизвестные, — заметил Элмер с таким видом, словно был посвящен в сокровенные тайны следствия.

Вполне возможно… Если это так, я получал еще одну головоломку… И на увязывание всех нитей у меня оставалось слишком мало времени.

— Не возражаете? — мистер Уошберн с холодной любезностью повернулся ко мне. — Мы с Элмером хотели бы…

— А мне пора, — сказал я, встал и пожелал им удачного вечера. Потом вышел на улицу и зашагал к «Голубому ангелу». Там, устроившись за черным столом под красной лампой, я достал лист бумаги и начал выписывать имена, решая некоторые старые загадки и добавляя к ним новые, на которые наткнулся этим вечером. Потом я коротко законспектировал свои разговоры с подозреваемыми, прочел все свои записи — и понял, кто убил Эллу Саттон.

Решение, написанное черным по белому, лежало передо мной. Единственная неприятность: чтобы его доказать, не хватало небольшой улики.

Я был ужасно доволен собой — и в то же время перепуган до смерти.

Глава 7

1

Сомневаюсь, что когда-нибудь забуду вечер, проведенный с Луи. Примерно за девять часов — с половины двенадцатого ночи до половины девятого утра, когда я без ног рухнул в постель, — мы прочесали весь Нью-Йорк от Виллидж до Гарлема.

Встретились мы у «Алгонкуина» и оттуда отправились в Виллидж. Кажется, бар назывался «Гермиона».

Я думал, что немало знаю о наших легконогих любимцах, тех скромных и нежных танцовщиках, с которыми доводилось последние годы встречаться в Нью-Йорке. Но ночь, проведенная с Луи, открыла мне глаза. Больше всего это походило на последние главы в романах Пруста, когда все вокруг неожиданно начинают превращаться в любителей мальчиков, пока на сцене не останется ни единого поклонника женского пола.

— Этот бар тебе должен понравиться, — довольно ухмыльнулся Луи, приведя меня в длинный тоннель, напоминавший канализационный коллектор. Голубой свет, бархатные портьеры, рядок столиков в глубине и стойка у входа. Когда мы вошли, в нашу сторону повернулось несколько голов. При виде Луи по залу пронесся легкий шепот — его явно узнали. Здешней публике мой спутник явно был хорошо знаком.

Мы прошли в глубину зала, и неожиданно изящная официантка нашла нам столик возле самой сцены — помоста площадью в четыре квадратных фута с микрофоном и пианино. Сцена была пуста, лишь усталый молодой человек лениво перебирал клавиши.

— У них шикарное шоу, — заверил мой провожатый.

— И что же это будет, парень? — спросила за моей спиной Мэй Уэст. Обернувшись, я разглядел, что это не Мэй Уэст… а всего лишь наша официантка, прекрасно имитировавшая великую звезду.

Луи заказал джин, я — кока-колу. Это привело Луи в ужас, но я твердо настоял на своем. В тот вечер мне только не хватало набраться…

Пианист, разглядев Луи, принялся наигрывать в его честь мелодию из «Лебединого озера» — и более ужасной какофонии мне никогда не приходилось слышать. Но парень был вознагражден широкой улыбкой нашего французского Нижинского.

— Приятно, верно? Здесь меня все знают, хотя я заходил за весь сезон от силы пару раз.

— Скажите, Луи, как вы себя чувствуете, будучи знаменитым?

Поверите вы или нет,