За нашим батальоном пришли транспортные вертолеты. Подходят прощаться фельдшер Федька и разведчик Васёк, жмем руки и желаем друг другу вернуться домой живыми. Может когда и встретимся с вами ребята. А вот с Файзабадом уже точно нет. Ну прощай Файзабад. Прощай 860 ОМСП, в твоих рядах полно отличных ребят служило, они о себе и про тебя еще напишут. А нам пора возвращаться домой в бригаду. Крутится набирая обороты винт транспортного вертолета. По бортам первый батальон, по бортам десантура, у нас еще полно дел.

И опять ПМП только уже дома, в бригаде. Опять продавленная койка в замызганной грязной палатке. Как только вернулись, я сразу санчасть пошел. Нога уже не кровоточила и ранка затянулась, зато кисть руки опухла. Ручку мне пулька царапнула, а в ранку инфекция попала. Кисть руки давно уж пухнуть начала, я всё думал обойдется, а вот теперь температура, озноб еле стою на ногах. Руку как выворачивает от горячей плещущей боли.

— Флегмона, — быстренько осмотрев меня поставил диагноз врач, молодой парень в грязноватом белом халате.

После медицинского института, призвали его. Пил товарищ старший лейтенант не щадя живота своего, одно слово — полевой хирург.

— Будем резать, — сурово сказал военврач.

— Насовсем? — испугался я, — не надо доктор!

— Хочешь совсем подохнуть? — по живодерски усмехнулся «помощник смерти», хрипловатым баском утешил:

— Не ссы, солдат! Мы быстро. Опухоль вскроем, вычистим, вылечим.

— А я думал, руку отрежете, — с облегчением вздохнул я и протянув распухшую кисть, разрешил, — режьте.

— Если сильно попросишь, то можем и всю руку оттяпать, — засмеялся врач, и предложил, — выдвигайтесь на стол, больной, будем оперировать.

Лег я на стол вытянул больную руку, мандраж меня бьет, всего колотит от страха, на орудия пытки стараюсь не смотреть, а они никелированные зловеще-красивые, так взгляд и притягивают.

— А почему вы спиртом руки и инструменты не обрабатываете, — встревожился я, глядя на приготовления к операции.

— Нет у нас спирта, — с суровым трагизмом поведал врач, — кончился спирт, — утешает, — но ты не бойся солдат, в полевой хирургии место спирта бензин занимает, им и обработаем тебя.

— Дайте хоть наркоз! — в тоске и страхе шепчу я.

— Это можно, — кивает добрый врач, — вот это всегда пожалуйста, нам для вас этого добра не жалко, — и приказывает, — Сидоров наркоз покажи больному, и если он еще раз попросит, то введи его прямо в затылок.

Сидоров, это фельдшер, он тоже солдат срочной службы, до призыва, ветеринарное училище закончил. Показывает он мне деревянный молот — киянку, ударная часть обшита кожей, и ласково спрашивает:

— Ну, как больной, будем общую анестезию делать? Или уже передумал?

Я передумал, закрыл глаза, сжал зубы, стал терпеть. Пока кисть новокаином обкалывали (местная анестезия), зубы у меня еще сжимались, а как резать стали, так заорал. Крыл я их матом, и плакал, и снова крыл, и так до конца операции.

Медицинской службы товарищ старший лейтенант М***, был ты у нас в бригаде и «жнец и кузнец и на дуде игрец» хирургом, терапевтов, инфекционистом и прочая… прочая… Многих раненых ребят с того света, вытащил, многим больным здоровье вернул, меня тоже вылечил. Спасибо тебе! За то, что не было спирта, прощаю. За то, что киянкой пугал, прощаю.

Но тогда на операционном столе, сильно я жалел, что не было рядом родного РПКС, убил бы. А вот за это уж ты меня прости.

Рука после операции гореть перестала, только все ныла и ныла. Вот и сейчас ноет. Ночь уже. Не спиться. Дом вспоминаю, маму, квартиру нашу, свою забитую книгами комнату. В книжках про войну совсем по-другому пишут. Читаешь, и думаешь: «Эх вот бы мне туда! Уж я бы показал…» Вот и попал, показывай. Только не я показал, а мне показали. Грязь, голод, усталость, страх, боль, пока чужая смерть вот тебе и вся война. А еще и бессмыслица, не понимаю я, ну ради чего тут помирать должен. Кому все это надо? Уж точно не мне. Не понимаю, а воюю. Бессмыслица. Скорей бы закончилась эта ночь, скорей бы утро. Только ночью мучает бессонница, только ночью эти мысли как вши по тебе ползают. Днем проще и думы привычные: раздобыть пожрать, курнуть, поспать, и снова пожрать. А потом опять ночь и бессонница, такая же бессмысленная и тяжелая, как и вся эта война.

Днем от скуки хромая бродил по санчасти. Общая медицинская палатка для больных и раненых, палатка приемная, перевязочная она же операционная, жилая палатка для персонала, еще одна аптечный склад, на отшибе одиноко стоит палатка инфекционного карантина. Вот и весь пункт медицинской помощи, нашей бригады.

Просто больных как не странно мало было. Казалось бы тяжелейшие условия, а терапевтических больных почти нет. Молодые мы все были, здоровые, да и к службе приноровились. Вот и не болели, почти.

— Вот тебе таблетка. Одна половина от головы, другая от жопы, — добродушно отвечает на приеме врач на жалобу очередного бойца:

— Ой как голова болит, ой как сильно тошнит.

Вот и все лечение. Настоящие болезни такой армейский универсальный медикаментозный метод конечно не излечивал. Но симулянтам, как их у нас называли «шлангам», помогал здорово. А вот желтушников врач с одного взгляда определял. Насмотрелся этого добра…

Гепатит Б, Болезнь Боткина, Желтуха. Для сороковой армии эта болезнь была пострашнее чем все душманские пулеметы. Не знаю как в других частях, а у нас до восьмидесяти процентов личного состава желтухой переболело. Пытались инфекционисты с ней бороться, прививки солдатам и офицерам делали и всякой дрянью пичкали, хлоркой все отхожие места засыпали, бесполезно. Не болезнь, а просто живая иллюстрация к поэме Данте про все круги ада. Ну Данте не Данте, насколько я знаю он про желтуху ничего не написал, но зато в солдатском фольклоре сороковой армии эта болезнь одно из самых главных мест занимала. Вот и сейчас прохожу мимо палатки инфекционного карантина и слышу:

Не попьешь теперь ни пива и ни водки

Не пожрешь теперь ни сало ни селедки

На лекарства будешь ты всю жизнь трудится

Гепатитчики не это ли вам снится?

Фальшиво вполголоса напевает сидящий у старой продранной палатки молоденький истощенный наголо бритый солдатик. Белки глаз у него желтоватые, сам весь бледненький, но странно веселый.

— Ты к нам? — увидев меня солдатик прекратил петь и приветливо заулыбался.

— Да так брожу от скуки, — неопределенно я отвечаю и собираюсь повернуться и уйти.

— Деньги принес? — встав с деревянного ящика спрашивает желтушник.

— А я разве тебе должен? — чуток удивился я и остановился рассматривая тщедушного больного воина. Этого бойца я в первый раз видел.

— Десять чеков, и ты дома, — поощряюще засмеялся желтушник, и видя мое недоумение, громче злее и увереннее повторил, — деньги гони, я зря ссать не буду.