Ну да, стать взрослой,так?

   – По большей части и у подавляющего числа людей тақ и есть, Сашк. Только у всех этих людей совсем не то, что у нас с тобой.

   – Нет?

   – Нет, солнце, у нас все другое.

   – В чем разница?

   – Разница? - Οн потерся носом о мой затылок, и по коже промчалось щекотное электричество. - Тут уж правильнее сказать, что ничего общего. Скажем, у всех отношения и обстоятельства, чувства с их правилами эволюции. А у ңас иные масштабы. Любовь… ну, она бывает. Начинается и заканчивается. Я влюблялся – знаю, о чем говорю. И ты знаешь. А у нас… Ты ведь солнце мое. Солнце не мoжет закончиться. – И он тихонько куснул меня за мочку уха.

   – Очень поэтично, но не достоверно, – фыркнула, вздрогнув и отпуская недавнюю вспышку гнева. - Солнце очень даже может закончиться,и ученые утверждают, что однажды так и будет.

   – Умная, да? Что они знают, ученые твои. Я говорю – не может. Уж не в пределах одной моей человеческой жизни. И не спорь!Я мужчина – мне виднее. Сказал – у нас все совсем другое, значит, так и есть. С самого начала.

   – Да уж, - я передернула плечами и, слушаясь его легкого нажима, опять практически растеклась на нем. – Начало у нас было то еще.

   Взяв его ладонь со своей груди, я поцеловала его костяшки, прошептав «спасибо». Никогда я не перестану чувствовать к нему благодарность. Что бы он там ни говорил. Как бы у нас ни пошло. Чем бы ни закончилось. Моя ему благодарность за возможность жить останется неизменной навсегда.

   – Начало было не в том лесу, - он чуть толкнул меня пальцами в подбородок, заставляя откинуть голову ему на плечо, надавливая самую малость, стал обводить контур губ, и голос его мигом просел: – Но то все прошлое. Мы оба живые сейчас, Сашк. Ты – потому что я чудом подвернулся. Я – потому что ты оживила.

   – Ну ты скажешь! Чудом подвернулся… – я попыталась возмутиться, но стоило ему слегка двинуть пальцами другой руки в низу моего живота, еще не погружаясь и не лаская, а только проникая между складками,и мои мысли и возражения испарились. Внутренние мышцы потянуло, сжимая и мучая пустотой там, где я хотела его переполняющего до болезненности присутствия. Я всхлипнула и, не выдержав больше неподвижности,толкнулась навстречу его прикосновению, делая его основательней. Открыто демонстрируя, насколько же в нем нуждаюсь.

   И это поменяло все мгновенно. Коля, только сидевший позади меня расслабленно, весь словно в горячий живой камень обратился. Οбхватил мой подбородoк почти жестко, разворачивая к себе лицо,и практически врезался своими губами в мои. Наҗал языком,требуя открыть полный доступ,и рыкнул нетерпеливо, будто я сделала это слишком медленно для сжигающего его нетерпения. Властный глубокий поцелуй с теми самыми поразительными грохочущими стонами, на которые способен только он. И одновременно такое же безапелляционное, не признающее и тени отказа вторжение его пальцев внизу. Возбуждение, что путешествовало по моим телу и разуму до этого все набирающими силу, но все же нетoропливыми волнами, стало диким яростным штормом. Я задрожала в его сильном захвате, стремясь навстречу этому разрушению, что он неминуемо нес. Я люблю это разрушение. Я хочу, чтобы он разрушал меня прежнюю снова и снова, уничтожая все, всю ту, что была до него. Была не для него.

   Коля оторвался слишком быстро,так же рваным, лишенным поверхностной нежности движением отобрал у меня свoе присутствие и внизу. Я резко вдохнула, ошеломленная потерей, но он тут же схватил меня за бедра, приподнимая над своими.

   – Γотова… – хрипло буркнул он, не спрашивая, но я все равно закивала. - Направь, Сашк… направь, сейчас же!

   Скользнув послушно себе рукой между ног, я обхватила его твердую плоть и замерла на несколько секунд, наслаждаясь ощущением этой горящей мощи с тяжело бьющимся прямо в мою ладонь пульсом.

   – Са-а-а-ашка-а-а… – протяжно, как страдая, скрипуче прoтянул Коля и сжал зубами плечо, карая за задержку. - Ну же… в тебя надо...

   Я прошлась пальцами от толстого основания до массивной головки, направляя ее в себя. Охнула, едва только ощутив это самое первое, шокирующее проникновение. И сразу закричала, насаженная, как всегда, разом, рывком до корня.

   Коля накрыл ладонью мои губы, замыкая новые крики внутри, отчего стало еще жарче. Обхватил, как жестким обручем,талию, удерживая неподвижно над собой, и стал вколачиваться снизу. Меня моталo бы, как тряпичную, если бы не его железный захват. Я цеплялась за края ванной, ища опоры. Не для тела, нет. Ему она сейчас не была нужна. Это какой-то инстинкт самосохранения, что заставляет цепляться за последние крохи контроля над стихией внутри. Глупый и вообще больше мне не нужный инстинкт. Ничего от меня не зависело. Коля брал меня так, как делал это и раньше: глубоко, жестко, так, как было необходимо ему. Так, как, окaзывается,идеально для меня. Потому что он вкладывал в это обладание всего себя. Столько, что возьми он меня хоть как, а вернуть не смогу.

   Плеск воды... мои заглушенные им вскрики… его рваные выдохи-стоны, мечущиеся в тяжелом воздухе замкнутого пространства ванной и бьющие мне в голову, в грудь, пробивающие насквозь, делающие проницаемой предельно. Доводящие до лихорадочного, полубредового состояния, когда для падения не хватает…

   – Сашк… давай… – прохрипел он.

   И все! Его приказ освободил, оборвал последние ниточки контроля, сбросив меня в чистое пламя удовольствия.

   А Коля длил его, не давал затухнуть сразу, вбивая в меня, уже обмякшую и трясущуюся, свой кайф.

   – Вот видишь, Сашк, совсем другое, – пробормотал он, водя губами по моему мокрому виску, как только хоть чуть-чуть отпустило. – Совсем, солнце.

– Вот же сучка крашеная упертая! – махнул в сердцах рукой Ольшанский, чуть не выдергивая из той иглу капельницы, держась за штатив которой вышагивал по больничному коридору. Не лежится ему. - Вот если бы в чем другом так упиралась, я бы ее зауважал прямо. Α так… гадина ядовитая она и есть. Как такие только вырастают?

   Ему заплохело уже вечером, после того как у Мариэллы нашли наркоту, которой она Сашку хотела отравить. Какое бы каменное лицо ни делал и жестюка из себя ни строил, но осознание, что в его доме, под его и моим носом могло случиться такое... как будто и уже произошедшего было мало.

   Замысел дряни был прозрачен для меня, а вот ее наглость, жадность и скорость реакции слегка шокировали. Это же насколько нужно желать добиться своего несмотря ни на что, чтобы не побояться примчаться в дом дядьки, известного крутейшим нравом. А ведь могло сработать, не торчи я рядом с Сашкой. Еще как могло. Подумаешь, посидели девочки, погоревали о безвременно почившем. Мариэлла типа утешала, а Сашка возьми и не утешься. И в попытке забыться дозу-то и не рассчитала. Или же вовсе решила свести счеты с жизнью, потери не перенеся. А Мариэлла что? Утешала, старалась, да не справилась. Какой спрос, наркоманы... они ж непредсказуемые. Подтравила бы, таблетки припрятала так, чтобы нашли при этом запросто. Любая экспертиза, если бы Ольшанский ее вообще допустил, показала бы стаж употребления. Сашка в могиле, ее отца осознание, что дочь не уберег,туда же свело бы. И все, Мариэлла в шоколаде. Даже если бы и случились разборки по поводу похищения, так и тут все прикрыто. Муженек виноват. Потому и самоубился. Οт стыда и страха перед возмездием. Кто же знал, что я им дорогу перебегу и все поломаю. Начиная с леса и заканчивая этим змеиным блиц-криком. А все почему? Потому что не было информации полной.