Эдгар решил сменить тему и перевести разговор на достигнутые успехи:

— Мы построили водопровод, и теперь за водой не надо ходить за пределы лагеря. Во время этих походов евреи часто вступали в контакт с местным населением, и хотя мы старались сделать так, чтобы заключенные ходили за водой в самые ранние часы, чтобы избежать обмена информацией, ситуация долго оставалась безнадежной, но теперь все иначе.

В бараке повисло напряженное молчание. Бодман незаметно покачал головой.

— Думаю, мы еще успеем познакомить вас с нашими методами, а пока, господа, я попросил подготовить нам скромную трапезу, давайте пройдем за стол, — предложил Эдгар и услышал в ответ одобрительное мычание.

На улице раздался выстрел. За ним последовала тишина. Унтершарфюрер СС Карл Тейнер, очевидно, приступил к обычному обходу, покинув изолятор. Кончик носа Герца нервно дернулся, он поднялся и вышел, на столе остался нетронутый стакан.

Снаружи выстроилась шеренга дрожащих от холода обнаженных заключенных с белой иссохшей кожей. Руками они кое-как прикрывали половые органы. Судя по судорогам, застреленный все еще был жив, но зубов у него уже не было. На место прибыл художник с блокнотом в руках и теперь старался запечатлеть событие.

Эдгар взглянул на унтершарфюрера Тейнера — на растянувшемся в чудовищной улыбке лице выделялся широко раскрытый рот. Эдгар был уверен, что Тейнер испытывает острейшее возбуждение и впереди у него полная наслаждений ночь. Нефть не входила в число приоритетов для унтершарфюрера. Проблема заключалась именно в этом.

Гауптштурмфюрер Герц отошел в сторону, щелкнул зажигалкой и закурил отливающую золотом сигарету. Стук грифеля о бумагу и шелест блокнота смешивались с покашливанием и свистящим дыханием заключенных. Эдгар услышал, как Герц что-то тихо пробормотал себе под нос. Что-то вроде того, что власть никого не красит.

Не успела Юдит войти в квартиру и опустить горжетку на знакомую с детства табуретку в прихожей, как в дверь постучали. Стук был неправильным. С колотящимся сердцем Юдит открыла дверцу печки и выудила из глубины завернутый в ткань маузер. Бросила пальто на табуретку и спрятала под ним оружие, сверху накинула чернобурку. Стук становился настойчивым. Юдит взглянула на себя в трюмо, помада на месте, волосы аккуратно уложены. А может, лучше бежать? Вариантов было немного: окна слишком высоко. Возможно, ее час пробил здесь и сейчас. А может, кто-то просто забыл код, такое иногда случалось. Люди забывают самые важные вещи, когда сдают нервы. Рука ее, взявшаяся за ручку, казалась неживой. На лестничной площадке стоял незнакомый мужчина. Пальто из хорошей ткани, модного покроя. Мужчина приподнял шляпу:

— Добрый день.

— Да?

— Неприятно стоять на лестнице. Может, мы зайдем внутрь?

— Простите, но я спешу.

Мужчина подошел ближе. Юдит не двинулась с места. Рука сжимала ручку. Он немного наклонился.

— Я хотел бы уехать в Финляндию, — прошептал мужчина. — Заплачу сколько нужно.

— Не понимаю, о чем вы.

— Три тысячи марок? Четыре тысячи? Шесть? Золото?

— Вынуждена попросить вас удалиться. Я не могу вам помочь, — сказала Юдит. Слова вылетели легко, спина распрямилась. Она справится.

— Ваш друг посоветовал мне прийти сюда.

— Мой друг? Не думаю, что у нас есть общие друзья.

Мужчина улыбнулся:

— Десять тысяч?

— Я позвоню в полицию.

Юдит захлопнула дверь. Дрожь тут же вернулась. Из-за двери были слышны шаги мужчины, спускающего по лестнице. На часах было около восьми, первая семья должна вот-вот появиться, а их уже раскрыли. Надо успокоиться, надо принять несколько таблеток первитина, надо сосредоточиться. Может, ей все-таки просто сбежать, она еще успеет скрыться. Каждый звук, доносившийся с улицы или лестницы, заставлял ее испуганно вздрагивать, но она не двигалась. Что с ней происходит, какое ей дело до того, что подумает Роланд, если ее здесь не окажется и она не откроет им дверь? Какое ей дело до того, что их всех до единого здесь возьмут? Она успеет спасти себя, успеет предупредить Роланда, но беженцы уже шли к ее квартире, и она не знала, куда их направить. Роланд бы знал, но Роланда здесь нет. Юдит схватила пальто и сумку, спрятала маузер в кармане и открыла дверь. На лестнице стояла тишина, лишь поднимался вверх запах жареного сала от соседки. Она прокралась вниз, стараясь избегать скрипучих половиц, вышла через заднюю дверь во двор и оттуда за сарай. Она знала, что Роланд придет именно этой дорогой, как и все беженцы, через развалины разрушенного бомбой дома. Она будет ждать, сольется со стеной сарая и будет ждать. Может быть, этот человек следил за ней уже давно. Может быть, они избежали облавы только потому, что квартира выглядела пустой или потому что она ничего не сказала мужчине. Может быть, непрошеный гость только хотел разнюхать возможные пути переправы беженцев. Может быть, засаду устроят, только когда факты подтвердятся. Если приходивший мужчина был из полиции и если он знал, кто она такая, то Гельмут получит информацию с минуты на минуту, но сейчас не стоило думать о Гельмуте. О том, что все раскроется. Надо думать о другом. О том, что она будет делать, когда все это закончится. Она уже знала. Она больше никому не позволит использовать эту квартиру как ночлежку, она тщательно вымоет ее щелоком, даже обои, поставит бак с водой на плиту и прокипятит все простыни и занавески, отчистит раствором буры темные полосы на тазах, смоет прочь все отвратительные предложения, сделанные беженцами, которые пытались выторговать у нее дополнительное место на баркасе, навязывая в обмен, например, золотые часы, чтобы только увезти с собой свой скарб. А когда она закончит, то навсегда забудет этих людей, готовых променять родную мать, свекровь или бабушку на какой-нибудь хлам или лошадь. А следующим летом она сделает то, что они всегда делали вместе с Розали: наберет в лесу листьев таволги и покроет ими пол. Воздух станет свежим, полы очистятся, аромат таволги вытеснит все чужие запахи. Так она и сделает, только бы выпутаться из всего этого.

Юдит обнаружила у стены сарая скамейку и присела на нее. Колени стучали, в них поселился страх. Роланду пора было уже прийти, но первым среди развалин показался не Роланд, а мужчина с двумя детьми. Юдит уже догадалась, что это беженцы, они шли без опаски, считали, что сумерки защищают их. Юдит остановила их. Пароль был правильным. Она рассказала, как пройти в квартиру, и дала им ключ. Что еще она могла сделать? Следующая семья пришла через час: страшащийся возвращения Советов священник и молодая девушка, без детей, с маленькими фанерными чемоданами. Даже сквозь сумерки были заметны слезы на глазах у девушки, мужчина вздрагивал от малейшего шороха, пугался теней. За ними пришла группа молодых людей. Двоих из них уже успели призвать, но они сбежали. Юдит не осмеливалась даже закурить, боялась, что огонек сигареты выдаст ее, и поглубже натянула шляпку, чтобы скрыть светлые волосы. Накануне она поставила в вазу на столе веточки можжевельника. На можжевеловых ягодах есть крестики, и они защищают, так же как ягоды рябины и черемухи. Рядом с вазой положила Библию и картинку с распятием, все это казалось нужным в такие дни и ей, и беженцам. Зачем она вообще согласилась на это? Зачем позволила загубленной жизни Роланда погубить свою? Зачем пошла у него на поводу, почему не выставила локти, как сделала бы Герда? Зачем она поставила на кон все, что у нее было, “мед и молоко под языком твоим”, Гельмута, Берлин, кухарку, горничную и шофера, “опель” и шелковые платья, туфли на кожаной подошве, хлеб без опилок?.. Роланд никогда не сможет предложить ей подобную жизнь, даже отдаленно на нее похожую, с Роландом ее ждут одни опасности. А что, если Роланд прав и она действительно ведет двойную игру? Испугалась? Ведь верит же она в победу Германии, верит же? Верила ли в нее когда-нибудь? Верил ли в нее хоть кто-нибудь из тех беженцев, что прошли через квартиру матери? Верит ли она обещаниям Германии предоставить Эстонии независимость, ведь она же слышала, как они говорили, потягивая коньяк, что, имея девятьсот тысяч населения, Эстония не сможет существовать как самостоятельное государство, неужели они сами этого не понимают.