«Нет, — прозаично ответил он, и в его ледяных голубых глазах (и просто на заметку — за черной полоской, которую вы видите на фотографиях, у Энди есть глаза) не отразилось ни капли эмоций. — Вы просто не вспоминаете об этом. Когда вокруг вас враги, ваша задача — успеть нажать на курок раньше, чем это сделает ваш противник. А после этого вы стреляете. Все просто. Какой смысл постоянно пережевывать то, что уже сделано? Если вы вступите на этот путь, то последнее, что придет вам в голову — это пуля из снайперской винтовки.

Девиз нашего полка: “Кто дерзает, тот побеждает”. Но иногда его сокращают до “Наплюй!”».

При существующем раскладе нетрудно предвидеть, насколько такая психопатическая уравновешенность, такое бессовестное хладнокровие могут оказаться кстати в определенных ситуациях — и насколько адаптивными их иногда можно назвать. Один из сослуживцев Энди, Колин Роджерс, бывший член прославленной атакующей группы SAS, который во время операции «Нимрод» в 1980 году вел прослушивание через окна иракского посольства, испытывает те же чувства, что и его старый приятель. Вытаскивание террориста из пыли, огня и осыпающихся камней, которые представляют собой обычное архитектурное наследие заминированного входа в укрытие, не является чем-то таким, над чем спецназовцы склонны долго раздумывать — особенно когда за спиной у вас висит такой шедевр, как автомат Heckler & Koch МР5, выпускающий 8900 пуль в минуту, а от ошибки вас отделяют всего несколько миллиметров. Стреляйте и делайте свое дело. Вы сосредоточены. Сохраняете спокойствие. И спокойно жмете на курок. Колебаниям тут не место.

Весь фокус в том, чтобы оставаться огнеупорным и тугоплавким. Уметь действовать не только в запале, но в любой момент. А тут самое главное — не горячиться.

«Вы на взводе. Конечно, вы на взводе, — рассказывает мне Колин в одной из пивных Ист-Энда, которая явно знавала лучшие времена. — Но именно этому вас обучали все эти годы. Шесть или семь часов в день. Это как вождение автомобиля. Все поездки отличаются друг от друга. Но вы можете достаточно хорошо справиться с любыми неожиданностями. Ваши реакции становятся автоматическими. Да, вы полагаетесь на свое суждение. Но даже оно является продуктом обучения. Это трудно описать, если не сталкивались с этим лично. У вас как будто обостряется осознание всего происходящего вокруг вас. Это состояние прямо противоположно опьянению. Но в то же самое время вы как будто находитесь в стороне от ситуации, вне ее. Как будто вы смотрите фильм».

Он прав. И не в том, что происходит при штурме посольства. Помните слова нейрохирурга из предыдущей главы? «Отравление, которое обостряет, а не притупляет ваши чувства», — вот как он описал свое умонастроение, в которое входит перед тем, как приступить к сложной операции. По сути дела, во время любого кризиса самыми эффективными оказываются индивиды, сохраняющие спокойствие, которые способны реагировать на неожиданности момента и одновременно поддерживать необходимую степень отрешенности.

Давайте рассмотрим, например, отрывок из интервью, которое я взял у инструктора американского спецназа. Он рассказал о качествах солдата, которые, в конце концов, после самых ужасных в мире процедур физического и психологического отбора превращают его в одного из «морских котиков» (бойцов спецназа военно-морского флота США). В одного из тех парней, которые взяли Бен Ладена.

«Мы делали все, что только могли, чтобы сломать этого парня. Честно говоря, мы работали с ним жестче, чем с остальными. Это стало своего рода вызовом для нас. К тому же в глубине души мы знали, что он все это выдержит. Он остался сиротой в одиннадцать лет, но проскользнул через сеть — и присматривал за младшими братом и сестрой, которые жили за счет его сообразительности. Воровал. Что-то возил. Участвовал в махинациях. Ну, занимался всеми этими вещами. Затем, когда ему исполнилось шестнадцать, он избил кого-то так сильно, что пострадавший впал в кому. И его забрали.

Белый шум. Лишение сна. Сенсорная депривация. Вода. Неудобные позы. Мы много чего перепробовали. Все это мы обрушили на него. Наконец, через сорок восемь часов, я снял с его глаз повязку, наклонился к нему и выкрикнул: “Ты хочешь что-нибудь мне сказать?”

К моему удивлению и, честно говоря, разочарованию — как я уже говорил, этот парень был крепким, как сталь, и на этой стадии мы все уже хотели, чтобы он выдержал экзамен — он сказал “Да”. Он что-то хотел сказать.

“И что именно?” — спросил я.

“Тебе стоит жрать поменьше чеснока, мужик”, — ответил он.

Это был единственный раз за пятнадцать лет работы инструктором, когда я утратил бдительность. Всего лишь на секунду, на долю секунды я улыбнулся. Я ничего не мог сделать с собой. Я действительно восхищался этим парнем. И знаете, что? Даже в том отвратительном, измученном состоянии, в каком он находился, этот сукин сын заметил это.

Он это заметил!

Он сделал мне знак, чтобы я наклонился поближе, и в его глазах я увидел абсолютное — как бы это сказать? — пренебрежение.

“Игра закончена, — прошептал он мне на ухо. — Ты проиграл!”

Что? Я собирался сказать это ему! Именно тогда мы и поняли, что он один из тех, кого мы называем “несгибаемыми”. Крутейший из крутых…

Но он был безжалостным ублюдком. Если у него и была совесть, то я никогда не замечал ее. Он был холоден как лед. В любом положении. Что, с учетом его работы, неплохо…»

Верный своему слову, холодным декабрьским утром Энди отправился в Центр исследований головного мозга Университета Эссекса. У двери мы столкнулись с человеком, которому в течение ближайших двух часов (или около того) предстояло быть нашим мучителем. Доктор Ник Купер — один из ведущих специалистов по ТМС в мире. И если бы вы посмотрели на него в то утро, вы смогли бы простить себя за мысль о том, что большую часть работы он выполняет ради собственного удовольствия.

Ник провел нас в лабораторию. Первое, что бросилось нам в глаза, — два кожаных стула с высокой спинкой, стоящие рядом. А возле них — самый большой в мире промышленный рулон бумажных полотенец. Я знаю, для чего нужны полотенца: чтобы вытирать излишек проводящего геля, который наносят на электроды для снятия электроэнцефалограммы (ЭЭГ), которые Ник должен был прикрепить через минуту, чтобы записывать сигналы из глубин нашего мозга. Энди же дал волю своему воображению.

«Боже мой, — сказал он. — Если это туалетная бумага, то я отсюда сматываюсь!»

Ник усадил нас на стулья и привязал к ним ремнями. Он закрепил на нас пульсометры, электроды для снятия ЭЭГ и измерения кожно-гальванической реакции, которая позволяет оценить уровень стресса. К тому времени, как он все закончил, мы с Энди выглядели так, будто попали в ловушку — в гигантскую распределительную коробку. Гель для электродов холодил кожу на голове, но Энди не жаловался. Он, наконец, сообразил, для чего нужен гигантский рулон туалетной бумаги.

Прямо перед нами, примерно в десяти футах, на стене висел огромный видеоэкран. Ник повернул выключатель, и экран ожил. Затем Ник облачился в белый халат. Комнату заполнили звуки эмбиент-музыки. Перед нашими глазами возникла шелковая гладь озера, освещенного сумеречным светом.