И здесь мы снова подходим к семейному роману Макса Вебера и к тем мотивам, что отягощали супружескую жизнь его родителей. По одну сторону этого брачного союза — супруга, воспитывающая детей в соответствии со строгими правилами морали и приносящая себя в жертву семье, по другую сторону — супруг, потворствующий своим сангвиническим потребностям, а посередине — сын, который в этом конфликте принимает сторону матери. Его собственные отношения с Марианной Вебер на протяжении десяти лет демонстрируют признаки «брачного союза единомышленников», где вопрос создания семьи и сексуального равноправия очень скоро теряет всякое значение. Пусть другие исследователи выясняют, был ли у них вообще секс и какие выводы следуют из ответа на этот вопрос. Для нас важно, что лейтмотивом их брака были образование и эмансипация жены, эрудиция, карьера и болезнь мужа, а также готовность, «так сказать, к терапевтическому вмешательству» ввиду трудностей совместной жизни[491].

Необходимость в такой готовности и в моральной установке на сохранение брака наблюдалась и в годы постепенного выхода Вебера из его биографического карантина. В мае 1907 года состояние его здоровья снова настолько ухудшилось, что он был вынужден обратиться за помощью к гейдельбергскому невропатологу, для которого в июне того же года он пишет тридцатистраничный отчет под названием «Патологическая предрасположенность, возникновение и течение болезни». Карл Ясперс, читавший этот отчет, приводит из него сообщение Вебера о том, что юношей он впервые испытал сексуальное возбуждение от побоев горничной. Ночные кошмары и сексуальные желания, мазохистский характер которых некоторым комментаторам кажется очевидным, приводят к тому, что Вебер задумывается о кастрации как о решении своих проблем. Врач рекомендует ему этого не делать[492].

Марианна Вебер, которая с начала века все активнее участвует в женском движении, пишет статьи и выступает с докладами, в этот период пишет статью «О главных вопросах половой этики». В ней она повторяет все суждения своего мужа о пуританской половой морали и отзывается о ней одобрительно постольку, поскольку благодаря ей мужчины тоже подчиняются самодисциплине, и лишь за счет этого может быть создана «надежная основа непринужденных, по–человечески товарищеских отношений между полами». Пока все логично. Однако затем Марианна Вебер совершает неожиданный исторический скачок и дополняет свою похвалу моногамии и мужскому воздержанию комментарием, в отношении которого велик соблазн увидеть отсылку к ее собственной личной жизни. Она, в частности, пишет о том, что именно пуританские требования аскезы «перенесли и на брачные отношения то рыцарское благородство, которое в Средние века присутствовало лишь вне брака в выросшей на почве эротики галантности»[493]. Означает ли это, что бездеятельное в сексуальном плане ухаживание в рамках средневекового «служения Прекрасной даме» благодаря пуританству перешло и на отношения между супругами? Слова о том, что эта форма рыцарства в буржуазной среде возникла из «рациональной трактовки половых отношений» у пуритан, также являются цитатой из «Протестантской этики». Как пишет в своей работе Вебер, аскетическое истолкование цели брака привело к «процветанию подлинной рыцарственности, столь не похожей на ту патриархальную атмосферу, следы которой достаточно ощутимы еще во всех слоях нашего общества, вплоть до кругов нашей аристократии духа»[494]. Будет ли наше прочтение слишком вольным, если указание Марианны Вебер на эротическую рыцырственность без осуществления полового акта мы воспримем как конкретную ассоциацию?

Нет необходимости в окончательном ответе на этот вопрос, чтобы понять, что жизненные трудности, с которыми столкнулся Вебер, в те годы обсуждались и за пределами узкого семейного круга. Когда Вебер женился, это еще был мир «Эффи Брист» и Генриха Ибсена, где отклоняющееся поведение, как только о нем узнавала общественность, немедленно вело к скандалу. Теперь же, по прошествии более двенадцати лет, Вебер жил в мире Франка Ведекинда и Карла Крауса (первый был моложе Вебера на три месяца, второй — на десять лет), где сексуальность стала едва ли не обязательной темой для интеллектуалов. В театрах ставили «Пробуждение весны» (1906) и «Ящик Пандоры» (1904) — так добрачные половые отношения и проституция оказались на сцене. В «Перечне социологических проблем», разосланном участникам организационного съезда Немецкой социологической ассоциации в декабре 1908 года, можно обнаружить целый список соответствующих тем, начиная (какова очередность!) с «социологии сексуальной жизни», включая «проституцию в разных общественных укладах» и заканчивая «формами брака» и «семьей». Уже начиная с 1899 года Магнус Хиршфельд издает «Ежегодник промежуточных сексуальных ступеней», в 1904 году Макс Маркузе в статье для одного сборника поднимает вопрос о том, «может ли врач рекомендовать внебрачные половые сношения», а в 1907 году исследователь сексуальности Иван Блох публикует результаты своего опроса среди «образованных женщин», полностью опровергающие представление об их «низкой половой возбудимости». За шесть лет его книга выдержала шесть изданий тиражом в сорок тысяч экземпляров. А в 1908 году выходит в свет статья Зигмунда Фрейда «„Культурная“ сексуальная мораль и современная нервозность», где автор обращает внимание читателя на то, что некоторые нарушения в области сексуальности являются следствием воспитания, и книга Карла Крауса под названием «Нравственность и преступность», где автор критикует существующую правовую практику и конфликты между полами и среди прочего пишет: «Уж можете мне поверить, еще много воды утечет в бассейн Главной купальни, прежде чем пробьет себе дорогу понимание того, что ни один гражданин не может нести ответственность за ориентацию своих инстинктивных желаний!»[495]

Ситуация, когда люди «постоянно думали, но никогда не говорили» об отклонениях от норм сексуальной и брачной морали, начинает стремительно меняться. В общественных дебатах на тему сексуальности и социального смысла сексуальных норм отныне участвуют и ученые, которые двадцать лет назад не могли о таком и подумать. И когда Марианна Вебер в уже упоминавшейся статье отстаивает тезис о том, что «немалая часть наших законных браков […] по своим мотивам недалеко ушла от проституции», в этом обстоятельстве примечательно уже то, что такого рода высказывания делает супруга знаменитого, хотя и отставного профессора. Невозможно себе даже представить, чтобы с подобными заявлениями выступили жены Моммзена, Дильтея или Куно Фишера, точно так же как и их мужьям никогда не пришло бы в голову высказываться по таким вопросам, тем более таким образом. Вебер же, который пятнадцать лет назад тоже не мог себе даже и представить ничего подобного, напротив, всячески поддерживал свою жену в ее начинаниях. И если задаться целью выяснить, какие кардинальные изменения в его мировоззрении повлек за собой его нервный срыв, то искать нужно именно здесь. Его болезнь сделала его более открытым и разговорчивым.